Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2 (1989)

Рой Медведев.

III. Первая неделя борьбы.

29 мая — 5 июня 1970 года

Заснуть, конечно, не удалось, несмотря на большую дозу снотворного. Часов в пять утра я встал и набросал на бумаге, а затем напечатал на машинке краткое обращение к друзьям, в котором выразил свой решительный протест против помещения Жореса в психиатрическую больницу и просил их принять все возможные меры, чтобы помочь освобождению моего брата.

Утром я известил о происшедшем еще некоторых близких друзей и знакомых, которые были в этот день в Москве. Я позвонил также академику А. Сахарову, который был знаком с Жоресом с 1963 года и относился с большим вниманием к его научно-публицистическим работам. Разумеется, все, с кем я разговаривал по телефону, выражали сильное возмущение по поводу акции калужских властей и просили держать их в курсе событий.

Примерно в 12 часов дня я выехал из Москвы и через три часа был в Калуге.

Встретившись с главврачом, я спросил:

— Если вы решились на принудительную госпитализацию, значит, у вас был какой-то предварительный диагноз. Каков этот диагноз и кто его поставил?

— Вашего брата наблюдал на приеме у председателя обнинского горсовета наш калужский психиатр Лезненко. Его предварительный диагноз — это врачебная тайна.

— Но мы с братом однояйцевые близнецы, и у нас одинаковая наследственность. Если у моего брата есть неизвестные ему нарушения психики, то они могут быть и у меня, и вы как врач должны меня предупредить.

— Я вам не могу этого сказать.

В заключение я предупредил Лифшица, что, участвуя в столь позорном деле, он рискует не только на всю жизнь запятнать свою собственную репутацию, но наносит ущерб авторитету всей советской психиатрии. Он должен подумать о своем будущем, не исключено, что через несколько лет ему никто не бу дет подавать руки.

— Я понимаю, — сказал я, — что за вашей спиной стоят какие-то неизвестные мне лица. Но когда вся эта затея с госпитализацией провалится, а она обязательно провалится, то все эти лица так и останутся неизвестными, а вы будете на виду у всех.

После этого я попрощался с Лифшицем, и мы поехали в Москву.

Всех инакомыслящих власти делили согласно своеобразной "табели о рангах", какой-то своей "номенклатуре": одного можно было наказать по решению местных властей, другого только по решению самых высоких инстанций. Жорес, как жители Калужской области, находился в сфере влияния калужских властей. Провинциальные чиновники не учли, однако, что moжет существовать полное несоответствие между общественным положением человека и общественным мнением о нем. Эти чиновники не понимают, что в общественном мнении значительной части советской интеллигенции сложилась совсем иная система ценностей, чем та, которая существует еще в умах работников аппарата. Для меня было очевидно, что в защиту Жореса выступят многие крупные советские ученые, писатели деятели искусства, что это дело вызовет значительный международный резонанс. Организаторам же проведенной расправы еще предстояло убедиться в этом.

Утром 31 мая я позвонил академикам А. Сахарову, В. Энгельгардту, а также некоторым своим знакомым и знакомым Жореса и кратко обрисовал ситуацию. Многие из них уже послали в разные адреса телеграммы с протестом против насильственной госпитализации здорового человека. Телеграммы направлялись в основном министру здравоохранения СССР, Генеральному прокурору СССР, а часто прямо в калужскую психиатрическую больницу. Как я узнал позднее, многие из этих телеграмм были получены Лифшицем еще до начала работы комиссии. В это же утро я поехал в дачный поселок "Советский писатель" под Москвой к А. Твардовскому. Александр Трифонович хорошо знал Жореса и его основные публицистические работы и высоко их оценивал. Мое сообщение было для него полной неожиданностью. Как и все, с кем я разговаривал в эти дни, он был возмущен действиями калужских властей и сразу же, набросав текст телеграммы, поехал отправлять ее из ближайшего почтового отделения. Так же реагировал на мой рассказ и сосед Твардовского по поселку известный советских писатель В. Тендряков, несколько лет назад познакомившийся с Жоресом во время своего выступления в обнинском Доме ученых.

Еще утром я договорился о встрече с академиком П. Капицей. Я никогда раньше не бывал у него, и Тендряков, хорошо знавший семью Петра Леонидовича, любезно предложил отвезти меня на дачу Капицы, на Николину гору. Доехали мы очень быстро. Нас встретили хозяин и его гость академик Н. Семенов. П. Капица неоднократно выступал в прошлом спредложениями о расширении международного сотрудничества ученых, он являлся одним из основателей и активных участников Пагуошского движения. Насколько мне было известно, П. Капица несколько раз встречался с моим братом ичитал те его работы, которые стали теперь поводом для незаконной акции. Академик Н. Семенов в прошлые годы неоднократно выступал в нашей печати с блестящими статьями, направленными против монополии Т. Лысенко вбиологической науке. Именно Н. Семенов в 1967 году возглавлял комиссию из 15 ученых, которая рекомендовала издать книгу Жореса о биологической дискуссии в СССР. П. Капица уже знал в общих чертах о событиях в Обнинске и Калуге. Он заверил меня, чтосделает все возможное, чтобы вызволить Жореса из психиатрической больницы.

— В свое время, — сказал Петр Леонидович, — я помог Ландау и некоторым другим физикам выйти из заключения. Гак что у меня есть по этой части некоторый опыт. Ваш брат должен сохранять спокойствие. Он борется за научную истину, а в этой борьбе могут случаться всякие неожиданности, и нужно быть к ним готовым.

В понедельник, 1 июня, мой день начался с непрерывных телефонных звонков. Очень многие знакомые и друзья хотели узнать, что же решила накануне "психиатрическая комиссия". Я кратко рассказывал о событиях предыдущего дня. Среди других мне позвонил и П. Якир, который также активно включился со своими друзьями в кампанию по защите Жореса. Хотя уменя и были раньше некоторые разногласия с П. Якиром, сейчас они отошли на второй план. Мы оба понимали, что освобождение Жореса поможет и всем другим, которые находились в психиатрических больницах не по медицинским, а по политическим "показаниям". Я подробно рассказал Петру Иононичу о событиях последних трех дней. Многие из друзей сообщали об отправленных ими телеграммах или спрашивали адрес больницы.

Часов около двенадцати я встретился с известным режиссером М. Роммом, который также высоко отзывался о научнопублицистических работах Жореса. Михаил Ильич провел субботу и воскресенье вне Москвы и ничего не знал о помещении моего брата в сумасшедший дом. Я никогда раньше не видел М. Ромма таким возмущенным и взволнованным. Отложив все намеченные на этот день дела, Михаил Ильич сразу же пошел на Центральный телеграф, чтобы послать телеграммы Генеральному прокурору СССР и в калужскую психбольницу.