Людмила Мартова - Тайну прошепчет лавина

Самым гадостным было то, что она сейчас смотрела на него с каким-то странным выражением, которое он никак не мог разгадать. Ужас? Страх? Гадливость? Она очень ему нравилась, настолько, что он не мог уснуть вечерами от нападающего на него бешеного желания, как будто он был не взрослый тридцатишестилетний мужчина, а мальчишка, школьник, подросток, не умеющий справляться с гормональными бурями.

Он твердил себе, что это просто физиология, и боялся признаться, что, пожалуй, нет, не просто. Его страшило думать, что впервые после того, как он потерял Нину, он может снова влюбиться. Он ничего не знал об этой незнакомой женщине, которая могла оказаться кем угодно. Даже убийцей, если уж на то пошло. Но выражение ее лица заботило его неимоверно, и он заставлял себя рассказывать историю своей жизни, выворачиваться наизнанку на потраву толпе.

– Я несколько дней не мог понять, что мне теперь делать, – говорил он, вглядываясь в лицо Патриции, чтобы считать ее возможную реакцию. – Эта случайная встреча – знак или просто совпадение? А если знак, о чем он говорит? Наконец, простить и отпустить? Или все-таки отомстить? А если отомстить, то как?

– И все-таки решили отомстить? – насмешливо спросил Сергей. – Надо признать, что вы выбрали очень необычный способ, я бы до такого не додумался.

– До такого, – Павел сделал ударение на этом слове, – я бы тоже не додумался. Единственный вывод, к которому я пришел, заключался в том, что надо поговорить с этим чудовищем. Понимаете, даже больше того, что я вообще встретил его здесь, меня потрясло, что он меня не узнал. Я все эти годы помнил каждую черточку его лица, то, как он говорит, улыбается, хмурит лоб. А он просто меня не узнал, как будто людей, у которых он отнял жизнь, у него были сотни. Мне было важно, чтобы он меня вспомнил, и вчера я отправился к нему домой, чтобы поговорить.

– Когда? – недоуменно спросила Патриция. – Мы же были вместе. В прокатном пункте. Там был Девятов, совершенно пьяный, а потом он ушел, а мы остались выбирать мне лыжи.

– Да, но потом я отправил тебя в дом, а сам пошел к Девятовым, – напомнил ей Павел. – Триш, я еще пообещал привести от них Эмилию и сделал это.

– Да, это я помню, – медленно сказала женщина, которую он несколько часов назад целовал. Ему несколько дней хотелось это сделать, и он прикрыл свое желание дурацким объяснением необходимости конспирации. Интересно, поверила она или нет. – И что было там, в доме?

– Практически ничего. Олег спал мертвецким сном, так храпел в спальне, что даже стены тряслись. Ирина впустила меня в дом, спросила, что мне надо, я ответил, что поговорить с Олегом.

– Вы же видите, что он не сможет с вами разговаривать, – вздохнула она в ответ. – Точнее, слышите. Приходите утром, когда он проспится. Или, может, я могу вам помочь вместо него?

– Она ничем не могла мне помочь, – рассказ Павла тек плавно, и он даже гордился собой, что в минуту высшего напряжения нервных сил может так связно и гладко излагать обстоятельства прошлого дня. – Я зачем-то начал говорить ей, что она живет с убийцей, с чудовищем, которое разрушило несколько жизней. Она сказала, что я даже не представляю, насколько прав, но это не мешает ей все равно любить Олега, потому что, какой бы он ни был, он ее муж, которого она выбрала и за которым готова следовать и в горе, и в радости, до конца дней.

Павел замолчал, потому что рассказывать дальше было совсем тошно.

– И что потом? – спросил Эдик. – Что же ты замолчал? Интересно ведь. Такие страсти тут творятся, что я за всю свою жизнь не видел. Что было дальше?

– Я сказал, что, будучи женой подобного мерзавца, она разделяет всю его гнусность. Забирает половину на себя, – с трудом выговорил Павел, – и что при таком подходе конец ее дней будет гораздо раньше, чем она рассчитывает.

– Ты ей угрожал, что ли? – это спросил Айгар. – Ну, ты даешь, парень.

– Не знаю, чем я тогда думал. Мне было физически плохо от его раскатистого храпа, от того, что я опять лягу спать, не получив удовлетворения от проблеска узнавания в его глазах. Он словно сорвался с крючка, как большая рыба, которую я долго водил на спиннинге, пытаясь подсечь и вытащить из воды. Ирина попросила меня уйти. Она говорила спокойно и, поверьте, совсем меня не боялась. Я забрал Эмилию, которая до этого была в комнате Игоря и разговора нашего не слышала, и мы вернулись в этот дом. Все.

– То есть вы не убивали Девятовых? Не встали ночью, не взяли мои лыжи, не отправились на склон, чтобы вызвать сход снега? – требовательно спросил Аркадий Крылов. Теперь по его голосу было понятно, что он успешный человек и большой начальник, а не какая-то размазня, рыдающая из-за происков бывшего одноклассника.

– На все вопросы отвечу «нет», – твердо сказал Павел. – Я вернулся в дом и уснул, несмотря на то что, разумеется, был расстроен. Ночью я проснулся от приснившегося мне кошмара, на часах была половина второго, и я собирался уснуть снова, когда услышал непонятный хлопок с улицы. Это было стандартное начало схода лавины, хотя тогда я принял хлопок за взорвавшуюся шутиху. Потом начал нарастать гул, и я довольно быстро понял, что такой звук издает сходящая лавина. Я бросился вас будить. Остальное вы знаете.

Он снова внимательно всмотрелся в лицо Патриции и прочитал на нем вопрос, который она, кажется, собиралась задать. Он даже знал, какой именно вопрос ее волнует. Задавать его было категорически нельзя, но как ей помешать, он не знал и покрылся холодным потом от неотвратимости того, что сейчас произойдет.

И все-таки он очень плохо знал эту женщину, потому что она ничего не сказала, лишь подошла к нему близко-близко. Так близко, что между их телами не пролетел бы даже волос. Встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

В первый раз, когда они целовались на улице, ее губы были твердыми и холодными от мороза. Они чуть покалывали, словно кубик льда в стакане с виски, служа природной анестезией застывшему внутри айсбергу боли. Сейчас губы были нежные, мягкие, теплые, живые. Они заставляли внутренний лед таять, снимали сковавшее душу онемение. Павел ответил на поцелуй со всей страстью, как мог, потому что ему безумно не хватало этого разливающегося по венам чувства освобождения. Но Патриция чуть отстранилась, прерывая волшебство, шепнула так тихо, что услышал только он:

– Ты специально не сказал про скрепер? Мне молчать?

Вот ведь плутовка, повторила использованный им трюк с поцелуем, чтобы ненароком не выдать их общей тайны. А он-то, дурак, размечтался.

– Да, – он не сказал, а скорее выдохнул это слово, скорее для того, чтобы едва шевельнувшиеся губы могли хоть на миг снова прикоснуться к ее рту.

Патриция тут же отстранилась совсем, словно, получив ответ на заданный ею вопрос, больше ни в чем не нуждалась. Конечно, так и должно быть. Это он мечтал ее поцеловать, он нечаянно понял, что, кажется, теперь не сможет без нее жить. А она ни о чем таком не мечтала и к подобным выводам не приходила. Зачем ей, москвичке и менеджеру экстра-класса (Павел Леонов умел видеть и ценить в людях профессионализм), невнятный владелец лифтовой компании из Архангельска. Она – птица совсем другого полета. Вон даже продюсер Крылов в его золотых очках фактически признает ее за свою, за ровню.