Александр Ярушкин - Рикошет

— Как угодно… Мы с женой сопровождали вагоны с вином. У сына были каникулы. Вот и взяли его с собой. Все было нормально. На перегоне между Коченево и Чиком я увидел лосей. Они бежали вдоль лесопосадок. Подошел к сыну, он сидел на ящиках у бокового люка, говорю, смотри, лоси! Слышу, ойкнул кто-то… Обернулся, жены нет…

Дождя не было несколько дней, и сухая мелкая пыль назойливо лезла в салон «УАЗа». Она оседала на пупырчатой поверхности пластмассового чемоданчика эксперта-криминалиста, на старомодном саквояже судебного медика, на кожаной папке следователя прокуратуры, въедалась в одежду.

Кромов склонился к лобовому стеклу, глянул на выгоревшее, предвещавшее жаркий день, небо. Повернулся к следователю:

— Семи нет, а уже палит.

Тот приоткрыл веки, тыльной стороной ладони отер покрытый испариной лоб:

— Да-а… Управиться бы до солнцепека.

— Управимся, — подал голос тоже дремавший эксперт-криминалист Талерко. Потом, не открывая глаз, толкнул прикорнувшего на его плече судебного медика: — Как думаешь, Яшкин?

Яшкин перестал похрапывать, пожевал толстыми губами. От этого движения колыхнулись вислые усы, из-за которых он был похож то ли на Бальзака, то ли на обрюзгшего, но еще полного сил моржа.

— Никак. Я сплю, — пробурчал он.

— Сколько вас вожу, Гавриил Федорович, — громко сказал водитель, не отрывая взгляда от ухабистой дороги, — им разу бодрствующим не видел!

— Это потому, что возишь ты меня всего года четыре. Когда я был таким же молодым и прытким, как Кромов, я тоже пялился по сторонам. А сейчас мои сто семь кило требуют покоя. Как говорится, покой нам только снится.

— Дождь будет, — неожиданно сказал Кромов.

Сухое, со впалыми щеками лицо следователя Добровольского вытянулось:

— С чего ты взял?

— Гавриил Федорович заговорил стихами, — коротко улыбнулся Кромов.

Яшкин не отреагировал, и в машине снова воцарилось молчание. Слышно было, как гудит двигатель, потрескивает рация.

Покосившись на километровый столбик, водитель сообщил:

— Подъезжаем.

Кромов выпрямился на сиденье, расправил широкие плечи, провел ладонью по светлым, коротко стриженным волосам. Сзади завозились, стряхивая с себя дремотную одурь, его спутники.

Только после того, как показания Ерохина записаны, Кромов поднимает голову:

— Почему вы замолчали?

— А что еще говорить?

— Как вы объяснили сыну исчезновение его матери?

Ерохин угрюмо сопит, разглядывает толстые выпуклые ногти.

— Сказал, что мама нас на станции догонит.

Мелькнул железнодорожный переезд: вылинявшие красные полосы шлагбаума; несколько автомашин, кажущихся одинаково серыми от пыли и накатывающихся сумерек; скрученный в жезл бледно-желтый флажок дежурного; его медное от загара лицо.

В открытую дверь вагона врывался удушливый запах полыни.

Сжав голову ладонями, Ерохин сидел на том самом ящике, где минуту назад сидела его жена. Губы безостановочно повторяли:

— Нюся… Нюся… Нюся…

Глаза слепо глядели на откос насыпи, и щебень сливался в нескончаемую ленту.

Дав короткий и пронзительный гудок, состав, почти не снижая скорости и змеей извиваясь на стрелках, миновал небольшой разъезд. Лязгало железо намертво сцепившихся вагонов. В ящиках беспокойно позвякивали бутылки. Вагон швыряло из стороны в сторону.

Ерохин сидел, как влитой. Будто короткие крепкие ноги вросли в пол. Пепельно-бледное лицо делало его еще больше похожим на грубо отесанную глыбу камня.

— Пап, а мамка где? — вырвал его из оцепенения возглас сына.

— Мамка?! — повторил Ерохин и, внезапно подскочив, сделал к нему несколько суетливых шагов.

Рот искривился в заискивающей, нелепой улыбке, на глаза навернулись слезы.

— Спрыгнула она… Увидела цветы красивые и спрыгнула. Ты, Витя, не волнуйся. Она догонит… Догонит…

Сын посмотрел недоверчиво:

— А она не ударилась?

— Что ты?! Я сам видел, как мамка ловко сбежала по насыпи. Не беспокойся, — продолжал частить Ерохин. — Догонит она нас. На следующей станции и сядет в вагон.

— А если поездов не будет.

Ерохин обнял сына:

— Будут, Витя… Обязательно будут! А нет, так она обратно поедет, дома нас дожидаться станет.

В его горле раздались булькающие звуки, и он еще крепче прижал к себе Витьку.

Кромов спрашивает:

— Сын поверил вам?

— Поверил, — кивает Ерохин.

— Зачем вам понадобилось так говорить?

— Чтобы ребенка не испугать! Он же совсем несмышленыш, первый класс только закончил.

— Вы видели, как жена выпала из вагона?

— Нет, — отвечает Ерохин. — Она у открытой двери сидела, а я рядом с Витькой. Мы с ним на лосей смотрели.

Ерохин в ужасе отпрянул от двери, но что-то тянуло его обратно. Он почти по пояс высунулся из вагона, однако успел увидеть только застывшее на краю насыпи тело жены. Красные горошины халата на сером щебне выглядели неуместными, слепили слезящиеся глаза. Ерохин подался вперед, будто собираясь спрыгнуть, но в эту минуту перед его лицом мелькнула бетонная опора, и, в испуге отшатнувшись в глубь вагона, он шагнул к сыну.

Витька продолжал смотреть на бегущих вдоль лесопосадок лосей. Они бежали ровной трусцой, не обращая внимания на грохочущий поезд. А когда впереди показалось шоссе, свернули и скрылись из вида.

— Но вы сразу поняли, что произошло несчастье, — почти утвердительно произносит Кромов, — Так?

— Так.

— Почему не приняли никаких мер?

— А что я мог?! — Ерохин повышает голос. — Стоп-кранов в товарных вагонах нет! Прыгнуть?! Еще бы один труп получили. Витька бы круглым сиротой остался!

На подоконнике хрипит селектор. Кромов машинально протягивает руку, вдавливает клавишу:

— Слушаю!

— Это ты, Брылкин? — недоверчиво спрашивает динамик, потом восклицает: — Эх, черт! Совсем забыл! Извините…

Кромов отпускает клавишу, изучающе смотрит на Ерохина и говорит ровным тоном:

— Вам не приходило в голову, что жена могла остаться живой?

Ерохин прячет глаза, едва слышно выдыхает:

— Нет.

Едва «УАЗ» остановился у железнодорожной насыпи, к нему, прихрамывая, подошел путевой обходчик. Виновато потирая плохо выбритую, топорщащуюся седыми щетинками морщинистую щеку, он зашарил глазами. Кромов понял, что обходчик не может сообразить, кто из прибывших старший, и подсказал:

— Следователь прокуратуры Добровольский.

Обходчик поспешно кивнул и выжидающе уставился на следователя. Добровольский кашлянул:

— Труп вы обнаружили?

— Так точно, я. Только она еще теплая была. Видно, совсем недавно померла. Снаружи-то она, почитай, вся целая. Так, синяки… Внутри, видно, что-то отшибла…

— Стоило мне ехать? — проворчал Яшкин. — И без меня вам заключение преподнесли.