Александр Ярушкин - Рикошет

Кромов не обратил внимания на загадочное выражение, блуждающее по его лицу, и перебил:

— У меня тоже. Погибшая могла ехать в одном из двух товарных поездов. Первый прошел между двадцатью тремя и двадцатью четырьмя часами. В нем было два вагона с вином. Второй — в начале четвертого. Там тоже ехали сопровождающие.

Дождавшись, когда он выскажется, Добровольский развел руками:

— Удивляешь ты меня… Как же она могла ехать в начале четвертого, если смерть наступила около трех часов?

— Медицина — наука не точная, — парировал Кромов.

— Это верно, — покачал головой Добровольский и протянул оперуполномоченному телеграмму: — Ознакомься.

Пробежав глазами текст, Кромов с легкой обидой бросил:

— Чего же ты мне голову морочил?

— Слова ведь не дал сказать, — хмыкнул Добровольский.

— Значит, Ерохина. Анна…

— Да, наконец-то муженек сподобился сообщить…

— Не торопился… — погруженный в свои мысли, поддакнул Кромов. — Буду связываться с этим Брылкиным.

Ерохин долго не отвечает, потом выкрикивает:

— Испугался! Понимаете, испугался сразу идти в милицию!

— Вы же утверждаете, что ни в чем не повинны?

— Кому теперь это докажешь?! Вы же меня посадили! Выходит, правильно боялся!

Кромов тихо, но жестко уточняет:

— Не посадили, а задержали в порядке статьи сто двадцать второй Уголовно-процессуального кодекса Российской федерации. Как лицо, подозреваемое в совершении преступления.

— Какая разница, — отмахивается Ерохин.

Дав ему успокоиться, Кромов произносит:

— Ерохин, вы возмущены, что вас задержали в качестве подозреваемого. Но вдумайтесь в факты, которыми располагает следствие… Ваша жена погибает при очень странных обстоятельствах. Вы ведете себя не менее странно. Совсем не так, как должен был повести себя в подобной ситуации любой порядочный человек. Допустим, в милицию вы не пошли, так как боялись. Но почему скрыли гибель жены от ее красноярских родственников? Вы же были у них?

Квартира, в которой очутился Кромов, отсутствием ненужных вещей и стерильной чистотой напоминала операционную. Нигде не лежали газеты, не торчали из-под дивана тапочки, не валялись по углам детские игрушки. Все прочно стояло, висело и блистало на своих местах.

Сестра погибшей, помимо воли, то и дело косилась на поношенные кроссовки оперуполномоченного. Кромов еще в прихожей заметил ее беспокойство, но разуваться не стал, здраво рассудив, что пришел не в мечеть.

— Значит, Ерохин был у вас? — переспросил он.

Хозяйка нервно поправила обесцвеченные волосы, закивала, пытаясь заглянуть ему в глаза:

— Да, да… На прошлой неделе… Что все-таки случилось? У него неприятности по работе?

— Он что, был взволнован?

— Вроде, нет… — неуверенно пожала плечами женщина. — Он сроду смурной… В этот раз такой же был.

— С сыном заходил?

— С Витей?.. Не-ет. Один. Мы его еще расспрашивать стали, почему Нюся не приехала. Ведь они телеграммой предупредили, что вместе приедут.

— И что он ответил?

— Так Витя захворал, вот Нюся и осталась с ним дома.

— Они часто приезжали всей семьей?

— Да что вы? Все больше собирались… А собрались, как назло, племянник заболел… Почему вы все спрашиваете, спрашиваете? Что-нибудь произошло?

— Ваша сестра тоже устроилась сопровождающей? — задал Кромов следующий вопрос.

— Не знаю… Может быть. В телеграмме же всего не напишешь, — обиженно взмахнув короткими ресницами, ответила хозяйка.

— Как ваша сестра жила с Ерохиным? — спросил Кромов, понял, что зря употребил прошедшее время глагола «жить», и торопливо добавил: — Ссорятся они?

Но собеседница поняла его по-своему. Всплеснув руками, расстроенно воскликнула:

— Опять побил?

— Опять? — приподнял брови оперуполномоченный.

— А то вы не знаете! Конечно, я Нюсю не оправдываю, но и он хорош гусь. Взял молодую, так терпи! А он, чуть кто на нее посмотрит, сразу ревновать. Тоже мне, Отелло из Жмеринки нашелся! И она не умнее. Когда замуж выходила, сколько я предупреждала ее! Не будет, говорю, тебе жизни. Он мужик прижимистый, нелюдимый, старше, к тому же. А Анна… Она погулять любит, чтоб компания, песни…

— И все-таки вышла?

Сестра Ерохиной горестно кивает:

— Шибко он ее обхаживал. Кому же не понравится, когда перед тобой на коленях стоят да обещания всякие говорят. Вот и пошла… Любит он ее сильно, оттого и лютует.

— А она его?

Хозяйка замялась, потупила взор:

— Чужая душа — потемки… Но, вообще-то, последние три года Анна не писала, чтобы он ее бил… Опять, поди, приревновал!

Вопросительные интонации столь явственно слышались в ее голосе, что Кромов склонился к протоколу и принялся записывать показания.

— Был я у Нюсиной сестры… Был, но ничего не сказал, — облизнув пересохшие губы, отвечает Ерохин. — Потому как они обязательно подумали бы на меня. Я эту породу знаю!

— Откуда такая уверенность? — интересуется Кромов.

— Если уж вы меня заподозрили, о них и говорить нечего.

— Им было известно, что вы судимы за избиение жены?

— Еще бы, — хмыкает Ерохин и поясняет: — Суд к штрафу приговорил, а эти вокруг разнесчастного синяка переписку завели, как Чемберлен с Рузвельтом!

— Они переписывались?

Ерохин смотрит непонимающе:

— Кто?

— Рузвельт и Чемберлен.

— Откуда я знаю! Так, к слову пришлось… Нюся-то сильно не выступала, понимала, за дело досталось. И на суде просила не наказывать. Все равно осудили, — уныло заканчивает Ерохин.

— Считаете, что суд поступил несправедливо?

— А-а!.. Какая теперь разница…

— Из-за чего вы ее избили?

По лицу Ерохина видно, что говорить об этом он не желает, но Кромов выжидательно занес ручку над протоколом.

— Из-за пустяка. Пришел домой, а она пьяная. Вот и вспылил…

Сквозь запотевшие окна трамвая весь город казался умиротворенно-округлым. Сгладились острые углы домов, потерялись из виду разлапистые антенны на крышах, исчезли провода, растворились деревья. Люди, словно смирившись с тем, что дождь не перестанет моросить, по меньшей мере, до первого снега, неторопливо брели по тротуарам. Так же лениво катились машины.

Ерохин вышел из трамвая и невольно улыбнулся.

Переулок, в котором стоял его дом, сиял промытой желтизной листьев и зеленью крыш.

Не обращая внимания на лужи, он быстро зашагал по раскисшей земле. Достав ключ от калитки, с удивлением обнаружил, что она не заперта, и, помрачнев, вошел в мощенный кирпичом двор.

Возле бочки, куда по водостоку тонкой ворчливой струйкой сбегала дождевая вода, Ерохин увидел сына. Приподнявшись на носках, Витька шлепал по воде ладонью. Видимо, это занятие ему очень нравилось, потому что на чумазой физиономии блуждала довольная улыбка. Услышав, как хлопнула калитка, он обернулся.