Александр Ярушкин - Рикошет

— Опять торопишься, — вздохнула она.

— Опять…

Неожиданно она обхватила его за шею, и по ее вздрагивающим плечам Кромов скорее почувствовал, чем понял, что она плачет.

— Ну что ты, что? — бережно прикасаясь к ее рассыпавшимся волосам, хрипло проговорил он. — Я же скоро вернусь…

— И все пойдет по-старому, — сквозь слезы улыбнулась жена и попросила: — Не сердись, Кромов… Ладно? Я сегодня злая. Думала, хоть неделю дома побудешь, в ты из Красноярска и сразу на самолет…

— И ты на меня не сердись… Такой уж я неисправимый. Опером был, опером и на пенсию уйду.

— Скорей бы! — рассмеялась она и оттолкнула его: — Иди, а то твой противный самолет улетит без тебя.

В автобусе Кромов смотрел на чей-то плотный затылок, и воспоминания о доме постепенно отходили на задний план, уступая место мыслям о предстоящей командировке.

Несколько секунд Ерохин недоуменно таращится на оперуполномоченного, силясь понять, чем вызвано выражение грусти на его лице и это тихое «извините».

— Вы были старше своей жены? — словно ничего и не произошло, спрашивает Кромов.

— На одиннадцать лет, — цедит Ерохин. — Зачем вам это?

— Вы ее любили?

— Не знаю, — еще больше горбится Ерохин. — Раньше любил, а в последние годы… не знаю.

«Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех!» — неслось над танцплощадкой.

Ерохин стоял рядом с билетером и смотрел на Анну. Ее лицо то пропадало за спинами, то вновь показывалось. Анна давно заметила, что он снова наблюдает за ней, и иногда бросала насмешливые взгляды. Но Ерохин не замечал этой насмешки. Когда их глаза встречались, по его телу пробегала дрожь, совладать с которой он был не в силах. Становилось не по себе. Ничего подобного он раньше не испытывал.

Два месяца назад он пил пиво у ларька, расположенного неподалеку от парка культуры. Пил один. Вернулся из поездки и решил устроить небольшое развлечение. Из парка доносилась музыка. Он и не думал туда идти, но увидел ее и сам не заметил, как оказался на танцплощадке.

С тех пор Ерохин чуть не каждый день приходил сюда. Чувствовал себя круглым идиотом, но приходил. Ему нужно было видеть эту девчонку, так он с самого первого дня называл ее в мыслях. Что-то в этом было нелепое — он и она. Ерохин все сознавал, ругал себя последними словами, однако со свойственной ему методичностью приходил снова и снова… Даже несколько раз провожал ее домой, хотя и видел, как она подмигивает подругам, дескать, гляньте, какого кадра склеила. Он был старше ее на одиннадцать лет, но ему казалось, что на все сто. Настолько плохо он понимал, о чем она говорила, и настолько безучастным становилось ее лицо, когда говорил он.

Ни разу, даже мысленно, он не произнес «люблю». С Анной все было не так, как с другими. Те были грудасты, крепкотелы, жадны в постели, и все быстро забывались. Интерес к ним он утратил на шестой или седьмой. А эта стройная до худобы девчонка запала в душу. И душа ныла, словно в нее вонзилась заноза.

Длинноволосые юнцы в заплатанных застиранных джинсах спрыгнули с эстрады. Публика стала разбиваться на пары и расходиться. Ерохин остановил Анну у выхода:

— Давай провожу.

Она стрельнула глазами в сторону подружек, небрежно кивнула:

— Проводите, коли не лень.

Ерохин попытался пошутить:

— Да уж как-нибудь…

Они долго шли молча. Ерохин все порывался что-то сказать, но слова умирали, так и не родившись. Внезапно он схватил ее за руку, даже не понимая, что делает больно. Она вздрогнула, попыталась высвободиться. Ерохин не отпускал, го кадык ходил ходуном, и он наконец просипел:

— Выходи за меня замуж.

Анна продолжала смотреть с испугом, а когда он рухнул на колени и обхватил ее ноги горячими дрожащими руками, и вовсе закаменела.

— Выходи, — простонал Ерохин.

— Да как же? — только и смогла выговорить Анна.

— Выходи.

— Да как же? — повторила она.

— На руках носить буду! — выкрикнул он слышанную где-то фразу.

И Анна поверила, что так и будет. Этот коренастый, молчаливый человек будет носить ее на руках и делать все, что на пожелает. Сразу вспомнились рассказы подруг о том, какой у него большой дом и сад, какой приличный заработок, что мать живет отдельно, а значит, не будет соваться, куда не надо.

— Я же не отказываю… Успокойтесь…

Свадьба длилась три дня.

Ерохин не поскупился. Накрытые прямо в саду, под яблонями, столы ломились от угощений. С его стороны была только мать, несколько приятелей, которых он почти растерял, да сосед. Гуляла, в основном, молодежь. И у Ерохина се время возникало ощущение, что он в своем черном, купленном в комиссионке, костюме просто лишний здесь, то ему и рядом-то нельзя встать с этой тоненькой, в развевающейся фате и гипюровом платье, веселой девчонкой.

Анна хохотала, плясала лезгинку, пела вместе со всеми. Он сидел и тупо смотрел перед собой, не зная, радоваться ему или плакать.

Кромов вынимает из портфеля лист бумаги, карандаш. Возвращает портфель на место — прислоняет к ножке стула. После этого просит Ерохина:

— Нарисуйте, пожалуйста, схему вагона, в котором вы ехали. Укажите, где стояли ящики, где сидел ваш сын, где находилась жена и где были вы сами.

Подозреваемый неуверенно берет карандаш, внимательно рассматривает плохо заточенный грифель, боязливо дотрагивается до листа.

— Пожалуйста, Ерохин, пожалуйста, — говорит Кромов.

— Не мастак я рисовать… Не помню уж, когда и брался… Поди, еще в школе…

— Ничего страшного.

Неловко склонившись к столу, Ерохин старательно изображает план вагона, смотрит на оперуполномоченного:

— Людей-то я рисовать не умею…

— Кружочки поставьте, а к ним стрелки с указанием кто есть кто.

— А-а, — Ерохин снова засопел над бумагой.

Покончив со столь непривычным заданием, он подает схему Кромову:

— Вроде, так все было…

— Внизу напишите: схема составлена собственноручно и поставьте подпись и дату.

Ерохин кивает и выводит под схемой свою фамилию. Взяв листок, оперуполномоченный задумывается.

— Люк — это вроде окошка, только без стекла, — поясняет Ерохин. — Табуретки и другую мелочь я не стал рисовать…

Он видит, что Кромов достает из портфеля еще какой-то листок, и заинтересованно следит за ним.

— Взгляните, — предлагает оперуполномоченный. Выпятив губу, Ерохин изучает поданную ему схему вагона.

— Никак Витька рисовал? — продолжая разглядывать схему, пасмурно произносит он. — А педагог здесь при чем?

— При допросе малолетних всегда присутствует педагог, — отвечает Кромов.