Кэролайн Грэм - Там, где нет места злу

Метнувшись на кладбище, Чарли спрятался за живую изгородь из тиса и встал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он все наматывал и наматывал на руку поводок Кэнди, пока бедная собака не захрипела, задыхаясь. Хозяин шикнул на нее, приказывая вести себя тихо.

Свет из открытой двери хлынул на крыльцо. Из дома выскочила девушка и выкрикнула что-то через плечо. Что-то неразборчивое из-за громких всхлипываний. Вслед ей неслось страдальческое:

— Карлотта, Карлотта! Подожди!

Девушка промчалась по подъездной аллее, и Чарли отпрянул за угол изгороди. Напрасная предосторожность: хотя беглянка и промелькнула в нескольких футах от него, она ослепла от слез, заливших лицо.

— Вернись!

Еще одна бежит. Гравий зашуршал под стремительными шагами, и мимо пролетела вторая женщина, постарше, но не менее расстроенная.

— Оставьте меня!

Добежав до моста, девушка замерла и обернулась. Вздумай она бежать дальше, путь был бы свободен, но у Чарли создалось полное впечатление, будто перед ним дикий зверь, загнанный в угол.

— Я не хотела ничего плохого!

— Я знаю, Карлотта. — Женщина осторожно приблизилась к ней. — Все хорошо. Не надо…

— Приехать к вам — это был мой последний шанс!

— Ну, полно, полно, — уговаривала женщина, — успокойся.

Девушка села на перила.

— Ради бога…

— Меня отправят в тюрьму.

— Не надо…

— Я думала, здесь я в безопасности!

— Ты и была… ты и есть в безопасности! Я же сказала…

— Куда мне еще идти? — Обессилевшая от рыданий девушка уронила голову на грудь, качнулась назад, коротко вскрикнув, но удержалась. — Что со мной теперь будет?!

— Ну, что за глупости, — женщина подалась вперед, в лунном свете ее лицо и волосы казались призрачными, — ничего с тобой не случится.

— Лучше бы мне умереть! — Девушка взвинчивала себя все сильнее, снова закрыла лицо руками, зарыдала и начала опасно раскачиваться взад-вперед на перилах.

На мгновение скрывшись из виду, женщина возникла вновь. Как-то незаметно. Пропала и вдруг появилась уже рядом с девушкой. Обхватила руками стройные икры.

— Слезай, Карлотта, слезай! Я подам тебе руку…

— Не трогайте меня!

Пока все это происходило, Чарли Лезерс подался вперед, затаив дыхание. Втянутый в чужую драму, он уже не заботился о том, чтобы остаться незамеченным. Слишком велико оказалось возбуждение.

Луна скользнула за облачко. Деталей было уже не разобрать, но и оставшегося света хватало, чтобы очертить темный колеблющийся силуэт, гротескно длинный, как будто одна женщина балансировала на плечах у второй. Несколько секунд они боролись, тяжело дыша, отклоняясь то назад, то вперед.

Девушка снова закричала:

— Не трогайте меня… не толкайтесь!

За этим последовал истошный вопль и всплеск, как будто что-то тяжелое ударилось о воду. Потом тишина.

Чарли отступил назад под защиту живой изгороди. Он весь дрожал, нервы расходились. Прошло какое-то время, прежде чем он собрался с силами и пустился в обратный путь. И когда это наконец произошло, не один человек наблюдал за его возвращением, потому что английская деревня, каким бы тихим местом она ни казалась, никогда не спит.

Например, Валентин Фейнлайт и его сестра Луиза в своем красивом стеклянном доме доигрывали драматическую партию в шахматы. Валентин играл со свирепым воодушевлением и решимостью победить во что бы то ни стало. В предвкушении того, как схватит с доски несколько фигур и станет победно ими потрясать. Луиза, более сдержанная, но не менее жаждущая взять верх, сохраняла спокойствие. Она холодновато, одними уголками рта улыбалась своему удачному ходу, но не выказывала ни разочарования, ни недовольства перед лицом неудачи.

— Шах и мат! — Он перевернул доску, и фигуры из темно-синей эпоксидной смолы, стилизованные под мифических тварей и воинов, со стуком попадали.

Луиза сразу встала и отошла от стола.

— Не дуйся, Лу. Все честно. Верно ведь?

— Честно… Насколько с тобой вообще может быть честно.

— Я бы не отказался от стаканчика чего-нибудь.

Пока — и этого нельзя было отрицать — его вполне устраивало общество Луизы. Валентин колебался, когда она спросила, может ли к нему перебраться. Конечно, ему было жаль сестру. Крушение брака стало для Луизы серьезной травмой. Впервые в жизни ей нанесли рану глубже тех, которые наносила она сама. Но все обошлось. В общем и целом.

Чтобы не волновать брата и подчеркнуть временный характер своего пребывания в его доме, Луиза приехала с двумя маленькими чемоданчиками. Через месяц она перевезла и остальную свою одежду. Потом книги и окованный железом сундук со всякой всячиной, дорогой лишь в силу воспоминаний и не имеющей никакой ценности для других людей. Ей так больно было их упаковывать (и почему люди отказывают им в ценности?), что ящик до сих пор так и стоял в гараже нераспакованным.

— Капля «каза порта» не повредила бы.

Луиза стала задергивать шторы. Очень длинные и пышные, они почти ничего не весили, поскольку ткань их, усеянная бледными звездами, была тонкой, как паутина. Между промежуточным ярусом, подвешенным к огромному верхнему этажу на стальных тросах, и внешней стеной имелся зазор, и шторы проходили через него, ниспадая с самого верха до самого низа, добрых сто футов в длину. Задергивая занавес, Луиза всегда чувствовала себя рабочим сцены в театре перед началом спектакля. Где-то на середине комнаты она остановилась.

— А вот и Чарли Лезерс со своей бедной собачкой.

— Ну, надо же…

— Почему нужно над всем издеваться?

— Ну не над всем.

«Да, не над всем, — подумала Луиза. — Если бы над всем!»

— Ты становишься деревенской кумушкой, дорогая моя. Подглядываешь из-за занавесок. Еще немного — и вступишь в «женский институт» [3] Подобные организации в сельской местности объединяют женщин, организуя их досуг. .

Луиза с минуту смотрела в темноту, различая лишь очертания деревьев и сплошные черные пятна домов. Она представила себе спящих людей. Или неспящих, тех, кого одолевают ночные страхи, мысли о болезнях, о старости и увядании. Когда она уже собралась идти дальше, увлекая за собой нежный муслин, послышался голос брата:

— Погоди-ка!

Луиза замерла. Она прекрасно знала, что за этим последует, и постаралась намеренно притушить свои мысли, сделать их бесцветными и монотонными. Тут больше нечего было обсуждать. Они уже давно исчерпали все доводы. В каком-то смысле она тоже все это проходила, так что могла даже сочувствовать ему.

— Синяя дверь открыта?

— Слишком темно, не видно.

— А свет горит?

Старый дом викария заслоняли деревья, но гараж, над которым надстроили квартиру, слегка выдавался и был хорошо виден.

— Нет.