Кэролайн Грэм - Там, где нет места злу

— Добрый день, — поприветствовал Барнаби и представился.

Парень посмотрел Барнаби прямо в глаза с деланым дружелюбием, расплылся в широкой, откровенной улыбке и протянул руку для пожатия.

Барнаби в ответ показал удостоверение, сделав вид, что не заметил руки. Его ноздри уловили тонкий запах притворства. У этого типа он не рискнул бы купить даже пакетик жареной картошки, не говоря уже о рыбе.

— Добрый денек, джентльмены. — По мере того как улыбка делалась шире, теплота исчезала из глаз. Актерского таланта не хватало на то, чтобы поддерживать нужный градус эмоций и там, и тут. — Чем могу помочь?

— Фамилия? — осведомился сержант Трой.

— Жакс.

Трой аккуратно записал:

— Джекс.

— Имя?

— У меня нет имени. Кстати, не Джекс, а Жакс.

— Правда? — усомнился Трой.

— Мы расследуем убийство Чарли Лезерса, — сообщил Барнаби. — Вы ведь его знали?

— А, да. Бедный старик. Я отлично ладил с Чарли.

— Значит, вы были единственным, кто с ним ладил, — заметил сержант Трой.

— Он был откровенен с вами? — продолжал старший инспектор.

— Более или менее. Он был такой беспокойный, скажу я вам.

— О чем же он беспокоился?

— Азартные игры, знаете ли. Малейшее волнение — и теряешь над собой контроль.

— Какие именно азартные игры? Лошади?

— Он не говорил. Но крыша у него точно поехала.

— Как это? — спросил Трой.

— Ночью на прошлой неделе он мне божился, что вон там стоит какой-то тип, — Жакс кивнул на темное скопление деревьев. — Я пошел глянуть. Никого там не было.

— То есть вы думаете, что ему это привиделось?

— Думал. Но теперь не так уверен.

— Он говорил с вами о чем-нибудь еще? — спросил Барнаби. — Может, делился планами? Рассказывал о семье? О друзьях?

— Не было у Чарли никаких друзей.

— Но ведь с вами-то он отлично ладил! — не поверил Трой.

— Уж такой я человек. — Жакс в последний раз придирчиво осмотрел капот и стал собирать инвентарь — кусок замши, аэрозоль, тряпки — в прозрачный контейнер на молнии.

— Где вы были позавчера между десятью и двенадцатью часами вечера, Жакс?

— Вы это у всех спрашиваете? — Парень пристально посмотрел Барнаби в глаза. — Или ко мне особое отношение?

— Просто ответьте на вопрос, — отрезал Трой.

— У себя в квартире. — Он указал большим пальцем на крышу гаража. — Я тут живу.

— Возможно, вы нам еще понадобитесь, — поставил в известность Барнаби. — Не уезжайте никуда, не предупредив нас.

Мускулистый красавчик забрал контейнер и пошел было, но потом передумал и повернул обратно.

— Послушайте, вы все равно узнаете… У меня были неприятности, верно, но Лайонел, он дал мне второй шанс. Я решил начать с чистого листа. И ни в коем случае не намерен профукать этот второй шанс.

— Что ж, приятно слышать, — оценил старший инспектор.

Теперь оставалось побеседовать с Фейнлайтами. Барнаби не питал особых надежд на их счет. Хетти Лезерс говорила, что муж работал у них всего пару часов в неделю, и вряд ли этот бирюк только и делал, что изливал душу хозяевам.

— Ничего себе! — протянул сержант Трой, когда они подошли к внушительному сооружению из стекла. — Интересно, как им удалось проскочить мимо департамента градостроительства?

Барнаби тоже этому удивился. Потрясающе красивое здание. Уже сгустились сумерки, и почти повсюду горел свет. Не все бледные, слегка зеленоватые стеклянные блоки, из которых возвели дом, были прозрачными. Встречались и матовые. Просачиваясь сквозь них, сияние множества ламп и подвесных светильников расходилось снопом и рассеивалось в воздухе, будто лучи тающих в пространстве звезд.

Парадная дверь на первый взгляд казалась стеклянной, но, рассмотрев широкий ребристый прямоугольник поближе, Барнаби решил, что перед ним какой-то особо прочный синтетический материал. Дверной молоточек представлял собой мерцающий, с молочным отливом шар. Щели для писем не было. Звонка, кажется, тоже. Как и названия особняка. Хотя потом старший инспектор узнал, что дом называли по фамилии владельца — «Фейнлайтс».

— Придется постучать, шеф. — Трою не терпелось посмотреть, что там внутри.

— Погоди. — Рассмотрев архитравную балку, Барнаби нашел встроенную в нее узкую полоску сверкающей стали. Нажал и стал ждать. Отклика изнутри не последовало.

— Это не дверной звонок, — осклабился сержант. — Это кнопка, спускающая с цепи добермана.

Расстроенная Луиза вспоминала вчерашний вечер и не обратила внимания на звонок. Уставилась на страницы «Гардиан» с книжными и театральными обзорами, но не видела ее. Рядом на столике стояла чашка холодного несладкого кофе и голубое глазурованное блюдо со спелыми абрикосами.

Когда Вэл ушел вчера, так окончательно и бесповоротно, ноги сами понесли ее следом. Она знала, куда он идет, и догадывалась, что не увидит ничего нового. Что не сможет его остановить. Хуже того, заметив, что она увязалась за ним, брат еще сильнее разозлится. И все-таки Луиза не могла удержаться.

Она видела, как Вэл вошел в сад у старого дома викария, затаилась и стала ждать. Луиза не представляла себе, что скажет, если Вэл ее засечет. Когда дверь квартиры над гаражом отворили, она повернулась и с тяжелым сердцем побрела домой.

Вэл вернулся через час. Луиза видела его в просвет между ковров на полу своей комнаты. Некоторое время он сидел неподвижно, подперев руками опущенную голову, потом спокойно встал и пошел к себе наверх.

Она почти не спала, затем все-таки задремала, а проснувшись утром, поняла, что очень боится. Впервые в жизни она страшилась встретиться лицом к лицу с братом. Но, едва услыхав, что он встал и ходит по комнате, заварила «оранж пеко ассам», который Валентин любил пить по пробуждении, и понесла чай в комнату брата.

Не дождавшись ответа на свой деликатный стук, Луиза осторожно повернула ручку. Валентин был в ванной. Он только что принял душ и теперь, обмотав бедра полотенцем, брился перед зеркалом. Дверь в ванную была приоткрыта. Луиза хотела было окликнуть брата, но тут он нагнулся над раковиной, чтобы умыть лицо, и она увидела ужасную отметину у него на загривке, сине-багровую, с почти черными краями.

Луиза неуклюже попятилась и отступила обратно на лестничную площадку. Поднос у нее в руках ходил ходуном. Крышка чайника, хрупкая чашка на блюдце, молоко в молочнике — все дрожало. Она осторожно поставила поднос на пол и выпрямилась. Потом вытянула дрожащие руки вдоль тела, сделала глубокий вдох, стараясь вновь обрести душевное равновесие.

Она знала, кем оставлена уродливая метка, и твердила себе, что, возможно, все не так ужасно, как кажется, хотя прекрасно сознавала, что на самом деле все еще ужаснее. Ей пришло на ум выражение «любовные укусы». Она вспомнила, как в школьном автобусе кто-нибудь из девчонок демонстрировал свои засосы, а другие завидовали счастливице.