Шарлотта Брандиш - Драма в Гриффин-холле, или Отравленный уикенд [litres самиздат]

– Если бы я и мог убить его, то сделал бы это тогда, три года назад. Ты мне веришь, Олив? Ты веришь, что я не покушался на жизнь Матиаса и не подсыпал яд в его чашку с шоколадом?

Филипп повернулся к сестре лицом. Он смотрел на неё пристально, упрямо, так, словно они соревновались в детской игре «Правда или ложь». И под его взглядом щёки Оливии порозовели; она устыдилась, что могла даже на секунду допустить мысль о виновности брата. Это было как засомневаться в себе самой, как допустить, что она, Оливия, в самой сердцевине своей сути подозревает червоточину, служившую вместилищем тьмы.

– Я тебе верю. Но инспектора в твоей невиновности убедить будет значительно сложнее, – мрачно ответила Оливия. – Придётся нам самим выяснить, кто убил Айрис Белфорт и покушался на жизнь дедушки. И начать нужно как можно быстрее, мы и так потеряли кучу времени.

Не слушая возражений Филиппа, она выбежала из его комнаты и направилась к себе. Заперла дверь и, ринувшись к шкафу, распахнула скрипучие дверцы и придирчиво оглядела содержимое.

Оливия давно приобрела привычку носить брюки, радуясь свободе, которую дарила такая одежда. Догадка Себастьяна Крэббса о том, что она и рубашки заимствует из гардероба брата, была не так уж далека от истины. Однако сейчас девушка выбрала светлое шелковое платье с узким лифом и летящей плиссированной юбкой. Чертыхаясь вполголоса, она застегнула крошечные крючки до самого верха, расправила ажурный воротничок и пощипала рукава-фонарики, чтобы вернуть им форму.

Взглянув на циферблат часов, Оливия ещё раз чертыхнулась и принялась торопливо расчёсывать волосы, наклонив голову над фарфоровым тазиком для умывания. Посыпались кусочки древесной коры, сухие листья и прочая чепуха, но девушка, не обратив на это никакого внимания, выпрямилась и вернулась к зеркалу. Вспоминая уроки благовоспитанной и до прозрачности худенькой мадемуазель Шеззвик, преподающей ученицам пансиона Святой Урсулы хорошие манеры и прочие девичьи премудрости, Оливия с немалым трудом уложила волосы в затейливую пышную причёску с двумя валиками, напоминающими спиралевидные морские раковины.

Удовлетворившись результатом своих трудов, девушка отступила от зеркала на пару шагов и позволила лицу принять выражение безмятежности и покоя. Складка между бровей сразу же разгладилась, уголки губ поднялись, словно бы в мечтательной улыбке, и вид у Оливии Адамсон стал беззаботный и немного загадочный.

Оливия уже в пятый раз прогуливалась мимо полицейского отделения. Сначала она заняла наблюдательный пункт в чайной, у самого окна, стараясь не пропустить тот момент, когда из дверей отделения выйдет сержант Киркби, но спустя третью чашку чая и два пирожных решила, что с неё хватит.

Расплатившись, девушка медленно прошлась по улице, любуясь премилыми деревенскими домиками, потом зашла на почту и долго выбирала открытки, придирчиво рассматривая каждую и ведя непринуждённую светскую беседу о погоде с дородной женщиной в алом вязаном платье.

Заприметив в конце улицы коренастую фигуру сержанта, Оливия быстро расплатилась за пакетик засахаренного миндаля и две открытки – на одной было изображено здание местной ратуши, другая же служила превосходным образцом пошлейшего сочетания пушистых котят, плетёных корзинок и клубков шерсти – и, стараясь не торопиться, вышла из здания, где размещалась почта, в тот самый момент, когда сержант Киркби с ним поравнялся.

Чуть не столкнувшись друг с другом, оба отпрянули с учтивыми извинениями. Сержант не сразу узнал в нарядном воздушном создании Оливию Адамсон из Гриффин-холла, а узнав, крайне смутился. Высокая и гибкая, с царственной осанкой и причёской, которая демонстрировала гордую посадку головы и придавала её чертам нечто аристократическое, девушка показалась ему прекрасной, словно видение. Скудные солнечные лучи за ее спиной превращали волосы в сияющий нимб, и летящий шёлк платья обрисовывал тонкую талию.

Оливия сама прервала затянувшуюся паузу, ошеломлённая эффектом, произведённым на полицейского. С бесхитростной детской похвальбой она протянула сержанту только что купленные открытки, и он машинально взял их и принялся вежливо рассматривать, переводя взгляд с одной на другую. Также машинально он вернул их обратно и, пока она соображала, как бы вынудить этого увальня пригласить её на прогулку, продолжал стоять на том же месте.

– Кто-то недавно упоминал, что здесь неподалёку есть живописный водопад, – наконец нашлась Оливия. – Раз уж мы встретились, мистер Киркби, может быть, вы укажете мне путь?

– Вы что же, собираетесь идти туда одна? – начал оглядываться сержант.

– Да, – со вздохом подтвердила Оливия. – Филипп что-то совсем захандрил, заперся в своей комнате и отказывается разговаривать со мной. А я, знаете ли, терпеть не могу весь день сидеть в четырёх стенах, – с простодушной улыбкой призналась девушка.

По пути к водопаду Оливия Адамсон была так мила, что сержант Киркби, обыкновенно страдающий от чрезмерной застенчивости, сам себя не узнавал. Наедине с женщинами он чаще всего бывал скован и зажат, отчего многим казалось, будто он высокомерен и скучен. Однако этим вечером сержанту удалось справиться с так сильно досаждающей ему робостью.

Выбрав для прогулки длинный путь, пролегавший меж двумя холмами, Киркби проявил себя как внимательный и тонкий собеседник. И расследование убийства, и инструкции инспектора, и результаты дневного обыска – всё это было на время забыто. Звонкий смех Оливии Адамсон поощрял красноречие сержанта, и он, стараясь не слишком размахивать руками и вовремя предлагать спутнице помощь, если им на пути встречались препятствия в виде полуразрушенных мостков или широкой межи, почувствовал себя так легко и свободно, будто был знаком с этой милой леди всю свою жизнь.

Каким бы кружным ни был избранный сержантом путь, но к водопаду они всё-таки пришли быстрее, чем он рассчитывал. Дожди размыли глинистый берег, и к самой воде было не подойти без того, чтобы не запачкать ног, однако любоваться искрящимися в лучах заходящего солнца струями можно было и издалека.

– Это и вправду великолепное зрелище, – произнесла Оливия, чуть склонив голову к плечу. – Жаль, что в пансионе я так и не смогла выучиться прилично рисовать.

– Уверен, что это не так, – поспешно и весьма неловко запротестовал сержант, но девушка перебила его, всплеснув руками.

– Что вы, мистер Киркби! Не будьте таким снисходительным ко мне. Видели бы вы мои альбомы! Да в них живого места не было от помет мисс Вуттерброк, которая возила нас на этюды. Несчастная женщина просто дар речи теряла, когда рассматривала мои пейзажи. Она была довольно тучной дамой, и когда выходила из себя, то багровела и принималась от возмущения надувать щёки и отчётливо так пыхтеть и пофыркивать, – Оливия изобразила нечто среднее между фырканьем лошади и звуками, какие производит лесной ёж, если невзначай потревожить его покой. – Надо сказать, что мои рисунки и правда не могли вызвать ничего, кроме отвращения. Однако я надеюсь со временем наверстать упущенное. А вы, мистер Киркби, увлекаетесь живописью?