Мария Амор - Вкус Парижа

Марго вышла на лунный свет, дуло смотрело прямо на нас:

– Мадам, отойдите от него, или я убью вас обоих.

Я с силой отшвырнул Елену в сторону. Она отлетела, мой невесомый воробышек, ударилась о стену, болезненно и изумлённо охнула. Зато попала в спасительную тень.

– Я знала, что вы меня послушаетесь, – сказала Марго. – Люди всегда слушаются, когда думают, что им есть что терять.

Я одеревенел, ожидая удара пули, но Марго сдёрнула с себя шляпу, держа её на отлёте, выстрелила в неё и отшвырнула в тьму тоннеля. У неё осталась только одна пуля. И только тут я сообразил, что именно она задумала. Слишком поздно я понял, почему медлила стрелять в меня, почему не хотела задеть Елену, почему с апломбом предсказала, что мою жену будут судить за убийство. В панике я затараторил:

– Марго, давайте договоримся. Мы можем договориться. Мы навсегда покинем Францию. Вы никогда нас больше не увидите. Клянусь. Дайте нам только то, что я предлагал вам.

Но она уже приняла решение и скользила по нему, как потерявшая тормоза машина с обрыва:

– Вы такой же дурак, как и ваша благоверная. Я никогда не буду зависеть от вас. Прощайте. Вам повезло больше, чем жене. У меня слабость к красивым мужчинам.

Я захлебнулся жутью беспомощности и неизбежности. Прогрохотал выстрел, вспышка на мгновение осветила тонкую чёрную фигуру. Послышался женский стон и звук рухнувшего тела.

17 июня, пятница

Сегодня Додиньи не прятался в углу, а устроился посреди зала. Его освещённая люстрой лысина сверкала на весь затхлый «Полидор». При виде меня паршивец встрепенулся, призывно замахал руками, словно мы были лучшими друзьями и он никогда не обвинял меня в отравлении, а Елену – в убийстве.

– Дорогой Александр, позвольте выразить вам своё сочувствие. Могу только догадываться, что вам пришлось пережить. Этот русский таксист, он ведь под арестом?

Я проманкировал его протянутой ладонью и не ответил, поскольку не намеревался обсуждать с ним что-либо, касающееся страшных событий под мостом.

Он запнулся, просительно заглянул мне в глаза:

– Вы ведь позволите называть вас Александром?

– Называйте как угодно, месье Додиньи. Гарсон, бутылку «Сан-Пеллегрино».

От еды я отказался. Не хватало только хлеб преломить с этим поганцем.

Он растерянно потёр ладони:

– Доктор, спасибо, что вы согласились встретиться со мной. Я понимаю, вам сейчас не до меня…

– Не до вас. Поэтому быстро выкладывайте, зачем я вам позарез понадобился.

– Мне необходимо выяснить насчёт этой кровати Людовика XV.

– Какой кровати? А, для шаха! – Ради спасения королевского алькова Додиньи детей и женщин из шлюпки «Титаника» вышвырнул бы. – Что с ней?

Он приосанился, поправил неизменное кашне:

– Ко мне обратились из французской национальной полиции и предложили создать специальную группу, которая будет расследовать фальсификации антикварной мебели. Они сказали мне: «Марсель Додиньи, мы нуждаемся в вашей помощи. Без вас мы не сможем поймать мошенников». Как вы думаете, что я им ответил?

– Просто теряюсь в догадках.

Опустив глаза в тарелку со своим вечным фаршем, он скромно признался:

– Я согласился. Наконец-то я положу конец грабежу национального достояния Франции и его компрометации подделками. Представьте, Национальный синдикат антикваров теперь охотно сотрудничает с моей следственной группой. Благодаря этой истории я каким-то внезапным образом стал представлять совесть и честь французского антиквариата.

– Месье Додиньи, вы, как никто, достойны этого. Не знаю никого, кто был бы готов на столь многое ради дубовой рухляди.

Сарказм не произвёл на помешанного ни малейшего впечатления. Он кинул на меня гордый взгляд:

– Отныне предметы, определённые как патримуан, то есть принадлежащие непосредственно французским монархам, перестанут утекать за границу. Наши национальные шедевры останутся украшать французские дворцы, французские музеи и французские коллекции. Серро закрыл свою галерею. Эмиль Кремье почуял, куда ветер дует, и тут же вызвался стать свидетелем. Версаль поспешил уволить Годара. А в мастерской Дидье Мишони обнаружена папка с аукционными каталогами, в которых были закладки на некоторых страницах. На допросах он признался, что отмеченные экспонаты – это его творения.

Была какая-то горькая ирония в том, что, пытаясь спасти свою жену, я ненароком способствовал раскрытию фальсификаций антиквариата, до которых мне не было никакого дела.

– Зачем он это хранил?

– Мишони – мастер своего дела. Он гордился тем, что создал имитации, способные соревноваться с оригиналами. За многие из них были уплачены рекордные суммы. Это была папка его тайных трофеев. Теперь вы понимаете, почему меня волнует судьба кровати из замка Лувесьен?

– Потому что это не молодая убитая женщина, а гнилые деревяшки?

Он на секунду растерялся. Всё, связанное со мной, Еленой, Дерюжиным и Марго, успело полностью испариться из его сознания, до отказа забитого дворцовым хламом.

– Да-да, её смерть, конечно, крайне прискорбна, – теперь он ломал пальцы, – но это ложе – это же патримуан, это же работа самого Шарля Крессана! Я не могу допустить, чтобы в нём храпел какой-то новодельный шах! Я не дозволю!

– Увы, сделка уже состоялась. Ложе пакуют, «Восточный Экспресс» доставит его в Константинополь, а оттуда на специально сделанных подводах прямо в Тегеран.

Додиньи сначала ошеломлённо замер, но уже через секунду, видимо, оценив размеры катастрофы, прижал руки к сердцу и взмолился:

– Кровать совершенно не годится для властителя Персии. Людовик XV скончался в ней от оспы.

– Это противно, согласен, но прошло уже больше двухсот лет, – успокоил я совестливого антиквара. – И к тому же сегодня существует вакцина. Привиты и шах, и весь его гарем.

Додиньи отчаянно выгрызал заусеницу:

– Вряд ли вакцина помогает от проклятия. Поверьте, это изгаженное ложе страданий никому не может принести счастья. Каждая его перекладина, каждая завитушка, все столбики, изголовье – всё было покрыто гноем из язв умирающего. Людовик XV испражнялся прямо в постели, в поры дерева впиталась его отравленная кровь, его смертельное дыхание покрыло всю позолоту.

– Не очень привлекательное описание. Но давайте не будем огорчать месье Гаффари. Будем помнить, что в лучшие свои времена Людовик Возлюбленный проводил досуг в этой кровати куда приятнее в обществе мадам де Помпадур и графини Дюбарри.

Додиньи трещал пальцами, словно кастаньетами:

– Плевал я на вашего Гаффари. Кровати уже третья сотня лет. Вы представляете, насколько она шаткая! Практически разваливается. А у шаха большой гарем, не так ли? Ему необходимо прочное и устойчивое ложе!