Мария Амор - Вкус Парижа

История завершилась, но не так, как я рассчитывал. Я просчитался почти во всём. Не я обнаружил и обезвредил убийцу, а Елена бросилась между мной и Марго. И если бы не Дерюжин, то я был бы уже мёртв, а Марго взвалила бы на Елену оба убийства – Люпона и меня, а заодно и покушение на себя.

Та ночь закончилась показаниями Валюберу в кабинете на набережной Орфевр. Закончив допрос, инспектор снял очки, обнажив усталые глаза черепахи Тортилы:

– По поводу вашего браунинга…

– Инспектор, что бы ни показала ваша экспертиза, прежде чем доверять её результатам, проверьте браунинг Марго Креспен.

Он смущённо прокашлялся:

– Эээ… Дело в том, что баллистическую экспертизу делать не пришлось. Мы, к сожалению, понапрасну теряли время со всем этим микроскопическим анализом пули, – захлопнул папку, побарабанил по ней короткими пальцами. – Вчера отдел судебной баллистики взглянул на ваш браунинг, и оказалось, что из него уже несколько лет никто не стрелял: всё дуло покрылось ржавчиной.

Я выдохнул с неимоверным облегчением. Елена зарыдала.

Инспектор нацепил очки, нахмурился и снова закопался в свои бумажки:

– Вам нельзя доверять оружие! Три года его даже не чистили!

На этом дело об убийстве Ива-Рене Люпона было закрыто, но оставалось тело Марго, и правосудию ещё предстояло решить, являлся ли выстрел Дерюжина необходимой мерой защиты или превышал её.

Все десять дней расследования мы боролись за самоотверженного полковника. Вместе с Додиньи и Мартиной Тома доказывали Валюберу вину и козни мадемуазель Креспен, вместе с Еленой убеждали, что от её пуль нас спасло только своевременное вмешательство Дерюжина. Я подключил иранского посла и отослал просьбу шаху заступиться за нашего спасителя.

В ту ночь у реки меня затопили благодарность, восхищение и раскаяние. Но за прошедшие с тех пор две недели мои отношения с женой лишь ещё больше запутались и осложнились. Тегеранская Елена – уверенная в себе, весёлая, счастливая, добрая, деятельная, заботливая, дарящая силу, та, для которой я был самым близким, самым главным человеком, – ко мне не вернулась. Мутная вода её обид не испарилась. Наоборот. Я признавал, что во многом виноват, но стоило мне начать объяснять свои резоны и соображения, как мы тонули в новом омуте обвинений, раздражений и взаимонепонимания. Я говорил о фактах, причинах и событиях, Елена – о чувствах и эмоциях. Оказывается, всё время расследования я подсознательно обвинял её. Был холоден, неласков и далёк в самое тяжёлое для неё время. Не уделял достаточно любви и внимания, когда ей было страшно и одиноко. Проявил себя ревнивцем, человеком с отсталыми понятиями, восточным деспотом и сторонником домостроя. А вдобавок тайком встретился с Марго вопреки её мольбам и предупреждениям.

Единственным местом, где я по-прежнему чувствовал себя человеком полезным, способным на правильные, нужные поступки, остался госпиталь. Я старался проводить как можно больше времени там, вдали от попрёков. Ничего из того, на что я надеялся, не произошло. Елена оставалась обиженной, жёсткой и поглощённой своим дурацким дизайнерским поприщем. Теперь газеты на все лады превозносили «прекрасную русскую персиянку» – она превратилась в знаменитость. Снова потекли предложения рекламировать наряды, создавать коллекции головных уборов для модных домов. Мою жену наперебой приглашали на показы мод, благотворительные вечера и в частные дома. Я молчал, но сопровождать её отказывался. Всё это не имело ни малейшего отношения к моей жизни, к моей работе врача, к моим планам на будущее. Я не был готов превратиться в её чичероне.

Правда, когда дело дошло до блестящих перспектив манекенщицы, я всё же попытался образумить её:

– Ты же уверяла, что самое главное для тебя – твоё творчество. Какое отношение к нему имеет демонстрация чужого тряпья?

– Это создаст мне имя.

– У тебя уже есть имя, моё имя. Я трепещу, когда представляю, какое имя тебе создаст работа манекеном.

Елена продолжала разглядывать себя в зеркале:

– Не знаю, что ты при этом представляешь. Манекян мондан – это светская женщина, продвигающая наряды известных кутюрье. Она просто везде показывается в платьях знаменитых дизайнеров.

Меньше всего я хотел, чтобы профессия моей жены заключалась в том, чтобы «везде показываться».

– Воронцова-Дашкова манекеном у Коко Шанель начинала, Мария Белёвская, праправнучка Жуковского, тоже манекен. И княгиня Мария Эристова, бывшая фрейлина! И княгиня Трубецкая, и знаменитая Софья Носович тоже. Даже Натали Палей, внучка Александра II, и та. Тею Бобрикову Жанна Ланвен пригласила, а «Итеб» представляет Шаховская.

– Похоже, ты хочешь стать манекеном, чтобы влиться в ряды родовой знати. Не забывай, тебе уже тридцать лет.

Она почему-то разозлилась:

– Не издевайся надо мной. У меня появились различные возможности, и многие из них весьма привлекательны. И тридцать – ещё не конец жизни.

Разумеется, не конец. Но конец нашей совместной жизни казался неотвратимым.

Едва мы получили известие об освобождении Дерюжина, Елена, словно ждала этого, тут же заявила, что в Тегеран не вернётся.

– Я написала маме, она приедет в Париж поездом, через Константинополь.

Разлад между нами был очевидным, и всё же я содрогнулся:

– Ты знаешь, что это значит? Я не могу остаться здесь навсегда.

Она имела право стать в Париже хоть второй Коко Шанель, но это было несовместимо с жизнью со мной, потому что моя жизнь была в Тегеране.

– Знаю. Но ничего не могу поделать. Я благодарна тебе, не подумай. Ты действительно спасал мою свободу, мою репутацию, может, даже мою жизнь, но меня ты оставил.

Каким-то образом она винила меня даже в том, что Марго едва не убила нас под мостом, хотя, видит Бог, последнее, чего я хотел, – появления там Елены. Я вышел кругом виноват, а жена оказалась благородна, самоотверженна и права. Я пытался объясниться, но горечь и обида в ней никуда не девались, и как при этом сохранить наш брак, я не знал.

Но, в ком дело, догадывался:

– Понятно. Я даже знаю, кто именно не оставлял, не предавал и не подводил тебя.

Она презрительно повела бровями:

– Дело вовсе не в ком-то другом, а в тебе, Саша.

Я не верил. Как может женщина уйти от человека, которого заслонила от пули собственным телом? Разве что уйти к тому, кто спас меня с ней и стал героем.

– Заслоняла, потому что дурочка. Марго правильно сказала, что мужчины в конце концов всегда женятся на дурочках. Я – эта дурочка.

– Боже, Елена, для этой стервы всякий, готовый рискнуть собой ради другого, был дурак. Я для неё был дурак, потому что защищал тебя, потому что любил и люблю тебя. Мужчины женятся на женщинах, которые их любят. Поэтому никто не женился на красивой, умной и волевой Марго.