Мария Амор - Вкус Парижа

– Елена, ещё раз: я не себе пытался доказать, что это была другая женщина, а полиции. Я был в этом уверен. Я искал убийцу и надеялся найти в ателье что-то, что укажет на него или неё, и нашёл. Поэтому я ничего там не тронул. И оказался прав: отпечатки пальцев на бокале принадлежали Марго.

– Нет большей ненависти, чем ненависть брошенной женщины, – грустно кивнул рюмке Дерюжин, видимо, припомнив нечто невесёлое из собственной биографии.

Маруся тянула душу жалобами:

– Знать увидел вас я не в добрый час…

Некоторые песни от постоянного пользования стираются, а русские, наоборот, с каждым повторением начинают вызывать рефлексивное волнение. Кто-то подпевал цыганке, кто-то мрачно пил, кто-то из эмигрантской публики кричал и рыдал, добросовестно изображая надрывное русское веселье. Елена слушала, как слушают такие песни все русские женщины – с грустью, подперев щеку ладонью.

– Косвенных указаний на её вину было много. Например, меня удивило, как долго мадемуазель Креспен не интересовалась, выжил ли её любовник. Клэр сообщила ей о ранении ещё до половины двенадцатого, а Марго отзвонила в больницу только спустя час и десять минут – в сорок минут первого.

– Если бы мужчина меня бросил, я бы вообще не волновалась о его самочувствии.

– Но Марго-то упорно делала вид, что между ними всё было в ажуре. И она всё же позвонила, только куда позднее, чем ожидалось бы от волнующейся любовницы.

– В Рамбуйе гнала, – мрачно пояснил Дерюжин.

– К сожалению, её телефонный разговор с Клэр доказывал, что вскоре после убийства она была дома. Иначе следователь сразу заподозрил бы её, а не постороннюю замужнюю женщину. Зато ты добиралась от ресторана до больницы почти двадцать минут, намного дольше, чем требовалось, чтобы пробежать 850 метров. Вот Валюбер и сосредоточился на тебе.

– Но я же объяснила, что запуталась! Только у моста Сен-Мишель, когда упала, поняла, что пробежала Малый мост.

– Тебе не верили. А я не знал, что у тебя был свидетель. Это ведь той ночью ты наткнулась на сумасшедшую, распевающую хабанеру, правда?

Она кивнула. Дерюжин хлопнул ладонью по столешнице, будто сам догадался.

– Я заставил Валюбера разыскать эту певицу. Она запомнила тебя благодаря твоей щедрости и подтвердила, что 27 мая, в ночь с пятницы на субботу, какая-то блондинка, вся в чёрном и без шляпки, вбежала на мост Сен-Мишель с правого берега, упала, потом встала, огляделась, бросила ей бумажку в десять франков и умчалась обратно на правый берег. Исчез этот временной провал, который позволил бы тебе вернуться под мост Турнель и застрелить там Люпона. Путь от ресторана до моста Сен-Мишель и оттуда к госпиталю как раз занимает минут двадцать.

Дерюжин снова разлил водку, и мы выпили за торжество истины.

Я доел последний пельмень:

– Из-за того, что у Марго имелось незыблемое алиби, я сосредоточился на страстном оппоненте Пер-Лашеза Марселе Додиньи, авторе угрожающей записки.

Елена резко оправила шаль:

– А встречаться почему-то помчался во «Фландрен» с ней.

Я уже раз пять разжёвывал ей свои мотивы и соображения, и ни одно из моих объяснений её не убедило. Она настаивала, что я встретился с любовницей Люпона ещё и из чисто мужского любопытства. Марго однажды ехидно бросила, что мы с Еленой – два сапога пара. Она была права: я ревновал жену к другу, который спас наши жизни, а жена умудрялась ревновать меня к женщине, пытавшейся убить нас обоих. Но логика не помогала. Мы оба оказались замурованными в зачумлённом кругу обид, недоверия и сомнений.

Мне снова пришлось оправдываться:

– Я намекнул газетчику, что на смертном одре Люпон поведал мне имя своего убийцы. Я надеялся, что преступник клюнет на это. И клюнула всё та же Марго. Она позвонила и предложила встретиться. Объяснила, что ей важно знать, кто застрелил её друга. Я не мог отказаться от шанса выведать что-нибудь существенное. Эта встреча действительно оказалась не полностью бесполезной. Марго поспешила заявить, что я лгу, утверждая, что Люпон назвал её имя, хотя я ничего подобного не говорил. А потом, когда заметила, что я интересуюсь Додиньи, тут же заключила, что раненый вообще не называл никакого имени.

– Потому что понимала, что Люпон мог указать только на неё, – заключила Елена.

– Ещё бы! – крякнул Дерюжин. – Уж она-то знала, кто стрелял!

– Да, иногда скрыть знание труднее, чем солгать.

– Сразу было очевидно, что это она, – холодно сказала Елена.

– Это в тебе говорит неприязнь. Во мне Марго тоже особой симпатии не возбудила, но все эти несообразности ещё не объясняли, как она могла успеть в Рамбуйе за двадцать пять минут. Зато против Додиньи улики посыпались как из мешка: его пуговица на месте преступления, его исчезнувший знаменитый сюртук, его записка, его соперничество с Пер-Лашезом. Мадемуазель Креспен пришлось отмести.

Дмитрий зачерпнул ложку янтарной ухи с морковным кораллом:

– Да какой он убийца! Просто малахольный.

– Малахольный – это не помеха. Не видали мы осатаневших истериков, что ли? Помнишь Игнатьева, который постоянно плакал от страха, а потом вдруг выскочил из окопа и помчался прямо на немецкие позиции? Я встретился с Додиньи. К тому времени я уже знал, что он что-то искал на месте преступления, вероятнее всего – найденный мной клок пиджака. Однако сам Марсель с пеной у рта обвинял Люпона в производстве и сбыте имитаций антиквариата и пылко убеждал, что убийца – наверняка кто-то из его сообщников. Возник целый круг добавочных подозреваемых. Додиньи поволок меня к арабскому коллекционеру, потом натравил на арт-дилеров. Но все в один голос только сгущали подозрения насчёт моего рьяного помощника.

– У Куракина ты с ними так разболтался, что забыл про нас, – Елена лениво ковырялась в своей тарелке.

Я не стал уточнять, кто про кого забыл:

– Я расследовал убийство, а совершенно случайно обнаружил доказательства махинаций Пер-Лашеза и его коллег. Додиньи они опасались, но я показался им типом, который и сам не прочь нагреть руки на поставках Тегерану. Мишони легко согласился скопировать для шаха трон, даже пообещал, что подлинность его копии удостоверит Серро. На их счёт Марсель оказался прав. Но никто из этой шайки не стал бы убивать Люпона. Все они как раз готовились поживиться на его новой крупнейшей афере – выставке в Нью-Йорке и последующей распродаже их фальшивок. Его гибель им сильно подгадила. Додиньи, конечно, прекрасно знал, что никто из антикваров не убивал Пер-Лашеза. Становилось всё очевиднее, что он обвиняет сообщников Люпона в убийстве их главаря, чтобы оправдаться самому и чтобы заставить полицию расследовать их махинации. Для этого и эффектное разоблачение le fauteuil затеял, и своё отравление инсценировал. На беду, растяпа так разволновался, что схватил мой бокал, и версия, будто его пытался отравить кто-то из приспешников Пер-Лашеза, рухнула.