Мария Амор - Вкус Парижа

– Собственной жизнью рискнул, – с уважением поднял рюмку Дерюжин.

– Не совсем. Малахольный и чокнутый, но дозу всё-таки принял не смертельную, а ровно такую, чтобы поднять переполох, обвинить своих недругов и чтобы пресса зашумела о втором таинственном преступлении в среде антикваров. К отравленному и чудом выжившему самоотверженному разоблачителю наконец-то прислушались.

– И тогда он заявил, что Люпона застрелила я.

– Он был в этом уверен с самого начала, но не смел сообщить это полиции, потому что скрывал, что сам в ту ночь подрался с Люпоном. К тому же надеялся, что заподозрят ненавистных Кремье, Мишони и Серро. Но расторопный Валюбер обыскал его квартиру, обнаружил там окровавленную рубаху и прямо на больничной койке прижал героя дня к стенке.

– И тот в оправдание припомнил, что я изощрённо ругалась по-русски. А когда тебя заподозрили в его отравлении, помалкивал.

– За все это Додиньи страшно поплатился.

«Рентген» в шкафу для веников заставил Дмитрия хохотать в голос. Сам я давно разучился смеяться так беззаботно.

– Заодно ему пришлось снять перстень, и доктор Тиффено обнаружил внутри кольца остатки экстракта белладонны. Обвинение в отравлении развеялось. Оставалось только разобраться с его поклёпами на мою жену.

– Что тут было разбирать? Как можно было поверить этому сумасшедшему?

С соседнего столика раздались истошные слёзные выкрики:

– Эх, Россия! Россиюшка! Выпьем, братцы, за нашу Отчизну!

– Верил не я, а инспектор полиции. Валюбер как услышал, что убийца споткнулась, так сразу вспомнил о твоём разбитом колене. Только в морге выяснилось, что Марго вовсе не на колено упала, а на локоть. Но даже у меня сложилось впечатление, что на этот раз Додиньи не врал. Он жалкий, трусливый и слабый тип, но в этом его рассказе было что-то очень искреннее…

– Страх.

– Да, страх тоже, конечно. Но его описание женщины в чёрном было для выдумки чересчур странным и неубедительным. Именно провалы и неточности придавали его словам достоверность.

– Какие, однако, странные критерии! – возмутилась Елена.

– Согласись, что соврать можно было и глаже. Он мог бы заявить, что видел твоё лицо, а вместо этого стал безуспешно вспоминать таинственное ругательство. И даже не подготовил заранее какого-нибудь русского выражения, а морочил нам голову этим сумасшедшим кадавром. И упорно настаивал, что убийца была с головы до ног вся в чёрном. А куда же делись замеченные им с рю Кардинал Лемуан золотистые кудри? Они должны были ярко выделяться на тёмном фоне реки и чёрной одежды.

Дмитрий снова наполнил наши стаканы:

– Елена Васильевна, капельку, а? Только за упорство Саши?

Она подняла рюмку, но пить за меня не стала: подержала её некоторое время в воздухе и поставила обратно. Ладно, раз так, то так.

– Я переспросил Додиньи, и он согласился, что никаких золотых кудрей у женщины на берегу не заметил. Листва, мол, заслоняла её голову. Но этого не могло быть. Если он видел, как она упала, то белокурые волосы должны были хотя бы мелькнуть. Тогда он предположил, что к этому времени ты надела шляпку.

– Какую шляпку? Я её в ресторане забыла!

– В том-то и дело! Я же сам забрал её на следующее утро. Кстати, всё это только убеждало меня, что он не врёт. Если бы он придумывал, то «припомнил» бы и волосы, а заодно и ругательство. Но он этого не сделал. Зато его рассказ объяснял все улики против него. А подкинутый на предпоказе браунинг окончательно оправдал нашего любителя белладонны. Пистолет нам подкинул убийца, а у Додиньи не было возможности это сделать.

– Марго могла помочь ему.

– Он впервые увидел её в тот день, даже успел поделиться со мной, что до этого представлял её совершенно иначе. Ему бы в голову не пришло довериться ей. Не исключено, что она подстерегала его, чтобы подкинуть пистолет именно ему. Поэтому ждала на лестнице и была в перчатках. Однако подсунуть что-либо вертлявому Марселю невозможно. Тогда, воспользовавшись паникой, она подложила браунинг в мой брошенный пиджак. Но это было ошибкой, это доказало, что убийца присутствовала в зале. Её подвели ненависть, зависть и ревность. В общем, я поверил, что Додиньи действительно видел женщину в чёрном, но ею должна была быть другая женщина.

– Марго, – низким, дрожащим голосом сказала Елена.

– Чисто теоретически, у трёх из присутствующих на аукционе женщин могла найтись причина застрелить Люпона: у Марго, Одри и с натяжкой у тебя. Тебя я сразу отмел.

– А почему? Божий одуванчик вроде меня даже убить никого не может?

Я схватился за голову. Как я устал от того, что каждая моя фраза использовалась для новой обиды!

Скрипнув зубами, пояснил:

– Было бы глупо с твоей стороны подкидывать улики против самой себя. Ты бы постаралась подкинуть пистолет Марго.

– Так я же не позволила полиции его найти. Я его спрятала, а потом передала тебе. Вдруг это был такой хитрый план заставить тебя всучить орудие убийства Марго?

– Нет, я знал, что это её…

Тут Дмитрий страшно подмигнул мне, и я догадался, что о его щедрости с варшавскими девушками упоминать не стоит.

– Ты забыла про окурок под мостом. В моих глазах он тебя полностью обелял.

Она надулась:

– Так я и думала, что ты поверишь окурку больше, чем мне.

Дмитрий видел, что между нами неладно, но не догадывался, что частично это из-за него. Боярин поворачивался то к ней, то ко мне и с раздражающей наивностью пытался поправить ситуацию:

– Елена Васильевна, упаси вас Бог стать убийцей. Не надо вам ничего дьявольского, от этого ни счастья, ни покоя. Вы мать, жена, христианка, талантливая модистка, красавица. Более того, вы мужа собой от пули прикрыли! Саша, ты теперь ей по гроб жизни обязан!

Я проигнорировал панегирик Дерюжина, а Елена ласково погладила непрошеного заступника по рукаву. Вряд ли полковник мог найти такие слова, которые одновременно умиротворили бы и меня, и её. Но я, разумеется, не противоречил. Да, я был обязан ей. И сам в любой момент был готов умереть за неё. Но тогда, у реки, это был миг. Прекрасный, страшный, незабываемый, но всего лишь порыв. После выстрела Дерюжина я бросился к Елене, прижал её к себе. Она всё никак не могла успокоиться, затягивала в себя воздух судорожными вдохами, а я целовал её мокрые щёки, нос, глаза… Так и застал нас вышедший из тоннеля полковник. Но миг прошёл, и обиды и неясности между нами снова всплыли разбухшим утопленником. Мой неизбывный долг Елене не помогал ей простить меня. А мне мучительно было жаль того, что мы утеряли – нашу спокойную, уверенную привязанность, не омрачённую обидами и ревностью и не отягощённую самопожертвованиями.

Дерюжин вернул меня к рассказу:

– А что насчет Одри?