Елена Михалкова - Тот, кто ловит мотыльков [litres]

– Отливай, отливай! – закричала старуха на Машу.

Не слушая ее, она подбежала к Колыванову. Пламя уже гудело где-то под крышей. На крыльце чувствовался жар.

– Мариша, не получается! – закричал старик. – Не могу сбить его!

– Отойдите!

Она размахнулась, мысленно готовясь, что топор отскочит. Но с первого же удара ушко, звеня, слетело с косяка.

– Руки обожжешь! – страшно взревел Колыванов за Машиной спиной, и она отдернула ладонь, протянутую к замку.

Откуда-то появилось ведро, Валентин Борисович выплеснул три пригоршни воды на замок. Отодвинул Машу, взял у нее топор и обухом сбил замок окончательно. Они навалились на дверь – и растерянно посмотрели друг на друга. Старик, красный, будто только что из бани, скрипнул зубами.

– Они дверь изнутри завалили, – с отчаянием выкрикнул он. – Облей меня, я через огонь попробую…

Маша поймала его за руку.

– С ума сошли? – проорала она ему в лицо. – Вы там сгорите!

Словно в ответ на ее слова, крыша пристроя рухнула с чудовищным треском, как будто десяток деревьев в лесу одновременно сломался под ураганом немыслимой силы.

– К окнам, к окнам, живее!

Маша увлекла Колыванова на улицу. Но окна были высоко, и, как ни рубил Колыванов, подняв руки вверх, доска поддавалась слишком медленно.

«Не успеем». Это сказал голос не Илюшина, а чей-то посторонний. Маша принесла длинную палку, нашла самую широкую щель между досками и, просунув в нее свое орудие, пыталась выбить стекло. Но ширины щели оказалось недостаточно. Палка застряла.

– А-а-а, чтоб тебя! – крикнул рядом Колыванов.

Одна из досок, наконец, подалась. В четыре руки они оторвали ее и отшвырнули в сторону. Маша сквозь помутневшее стекло видела фигуру Аметистова, лежащего на полу со связанными руками и ногами. Он не шевелился.

Почему эти чертовы стекла не лопаются? Разве они не должны лопнуть от жара?

Маша ударила палкой, точно копьем, но окно было слишком высоко, а она обессилела и надышалась дыма. Жар подкрадывался все ближе, ее не оставляло ощущение, что одежда на ней начинает тлеть. Кожа на лице, казалось, стала толстой, как апельсиновая кожура, и потрескалась.

Колыванов медленно занес над головой топор, чтобы топорищем высадить стекло. Но покачнулся и начал заваливаться назад. Маша едва успела подхватить его. Она с трудом поволокла старика в сторону, с ужасом чувствуя, что почти не двигается с места. Кто-то пришел ей на помощь. Маша обернулась и поймала слезящийся взгляд Кулибабы. Вдвоем они оттащили Колыванова на другую сторону улицы и уложили в траву.

– Я сейчас, сейчас, – бормотал он, порываясь встать.

– Валя, лежи! – прогудела старуха.

Кулибаба закашлялась. Маша стояла, согнувшись пополам, и тяжело дышала. Господи, сколько дыма! Ревущий огонь встал над задней стеной дома.

Она подняла топор, который выронил Колыванов. Он показался ей немыслимо тяжелым. «Надо… выбить… окно…»

На несколько секунд она забыла, зачем они здесь, зачем пытаются пробиться внутрь избы. Марина, празднование, ее гибель… Она ушла в лес без телефона, то есть нет, она никуда не уходила, это было ложью Беломестовой, чтобы спасти всех остальных… Марина поставила телефон на полку, должно быть, собиралась сделать селфи, только не индивидуальное, а групповое – посмеяться напоследок над обалделыми физиономиями своих соседей, поставить фото себе на заставку в телефоне… Что-то помешало ей. Ах да, они же ее убили.

– Машенька, – прохрипел сзади Колыванов.

И вдруг Маша с невыразимой ясностью поняла, зачем нужен был телефон на полке. В тот самый момент, когда старик назвал Машу ее собственным именем, она наконец-то стала Мариной; всего на долю секунды – но этого хватило, чтобы Маринин план стал для нее совершенно прозрачен.

– Телефон, – выдохнула Маша. – ТЕЛЕФОН!

Она покрепче перехватила топор и из последних сил поковыляла к дому. Аметистов? Маша забыла о нем. Внутри оставалось то, что было важнее Аметистова: телефон Марины, поставленный на полку под определенным углом.

Быть может, Маше и удалось бы выбить окно, но ей не дали этого проверить. Первой подбежала девочка, что-то закричала ей в лицо: она разбирала слова, но не понимала смысла и только мотала головой, как лошадь. Над Ксенией выросла широкоплечая фигура, и Маша уставилась на незнакомого мужчину в телогрейке. Она не заметила, когда он подошел. Кто это? Почему в телогрейке? Сейчас ведь еще тепло, хотя и дождь…

– …уведи ее на воздух!

Эти слова пробили кокон, который обволакивал Машу все плотнее и плотнее. Ксения схватила ее за руку и с неожиданной силой потащила за собой. Маша попыталась вырваться, и девочка заверещала, как зверек:

– Нет! Нельзя! Вам нужно дышать!

Маша опустилась прямо в песок. Кто это так страшно кашляет? Это она кашляет?

– Телефон… – с трудом выговорила между приступами. – Ксеня… нужно… обязательно… телефон… на полке… там запись… Скажи ему.

Девчонка сорвалась с места. Маша отползла на траву, до которой оставалось всего несколько шагов, и обернулась, когда услышала громкий звон.

Бородач высадил стекло. Он действовал быстро и ловко. Меньше чем через минуту доски валялись в палисаднике, а сам он, стащив с себя телогрейку, набросил ее на подоконник и перебрался через него. За ним на оконный проем легко, как птичка, взлетела Ксения.

– Стой! – заорала Маша и снова зашлась в кашле.

Будто услышав ее крик, девочка вновь показалась в окне. Она ловко спрыгнула вниз и помчалась прочь от горящего дома, не оборачиваясь. Следом возникла мужская фигура, показавшаяся Маше огромной. Это был не один человек, а двое: бородач тащил под мышки уже развязанного Аметистова – ноги у того болтались, будто тряпичные. В палисаднике под окном к нему протягивали руки Пахомова и Беломестова. Бесчувственное тело скользнуло вниз; женщины не удержали его, но смягчили падение. Аметистов покатился на землю и вдруг – Маша отчетливо видела это – содрогнулся в надрывном кашле.

Живой!

Женщины хромали прочь, поддерживая друг друга, бородач волочил Аметистова на спине. Кулибаба стояла поодаль с ведром и смотрела на небо. Она больше не пыталась поливать деревья и траву. Маша проследила за ее взглядом и увидела над головой тучу. Туча выглядела как вспоротое брюхо кита. В ней клубились багрово-сизые внутренности.

– Ой, мамочки… – успела сказать Маша.

И на них обрушилась вода.

Маше доводилось попадать под тропические ливни, и этот был из той же породы. Казалось, небеса решили смыть Таволгу с лица земли. Она обернулась к Колыванову, но в десяти шагах ничего не было видно; струи дождя встали, словно сотни тысяч натянутых водяных канатов между землей и небом.

Маша промокла так, что слово «сухой» на какое-то время утратило смысл. Она сидела на траве, не двигаясь, и вдыхала новый запах – запах гибнущего пожара. Очень быстро оказалось, что сидит она в луже, но это было и не важно. Вокруг была вода; Маша дышала водой, ее тело оделось в воду, и в голове у нее плескались, понемногу успокаиваясь, прощальные летние воды Таволги.