Виктор Татаринов - Без права на ошибку

Егорий оживился:

— Было, было… Правда ли, будто руководствует ими некий Кокоулин?

— Истинно так!

— Давно ищу связи с его людьми. Ничего бы не пожалел для него, крест с себя снял бы — нате, соблаговолите осчастливить, господин Кокоулин, все отдам на молитвенную помощь!

— Считайте, что вам уже такое счастье улыбнулось. — Иероним достал из внутреннего кармана второй документ, удостоверяющий его принадлежность к максималистам, и протянул епископу.

Как и ожидалось, документ произвел должное воздействие.

— Вот уж воистину — чудо! — Егорий молодо сверкнул глазами. — Сам всевышний сниспослал мне такую встречу! До нас, до глухой провинции, все доходит крайне медленно, и, если не ваша помощь, неведомо когда мы и созреем для решительной борьбы, а вот с вашей и божеской помощью… Мы будем помогать вам до последнего вздоха. Вот и дал бог счастье встретиться с желанным вестником! Паства, одурманенная большевиками, блуждает в потемках, как стадо овец, без пастыря. Мы пока очень мало делаем существенного, только словесную войну ведем с иродами, хотя она и приносит некоторые зримые плоды. Недавно в Вожгурезьский монастырь пришли члены волостного исполкома, чтобы описать ценности. Раздался набат, верующие сбежались со всей округи и отстояли святыню, не то, что золота или серебра — ни одного подсвечника не выдали большевикам. Те еле ноги унесли. Каждый приход по-своему противится Советам. Пора бы уж и всем миром подняться…

Иероним внимательно вслушивался в многословную речь возбужденного Егория. Были моменты, когда тот казался более похожим не на священнослужителя, а на завзятого террориста, жаждущего крови и мщения.

Епископ не был обделен ни здоровьем, ни силой, ни статностью. Длинные вьющиеся черные, что вороново крыло, волосы, такая же борода с еле заметной сединой — могли ввести в заблуждение относительно возраста епископа и никак не подходили для пятидесятилетнего мужчины.

Спохватившись, что слишком много говорит, Егорий стал торопливо застегивать шубу на лисьем меху:

— Прошу вас пожаловать ко мне, в мое убогое пристанище. Там и договорим, нам никто не помешает.

Он трижды повернул ключ в замке алтаря. В полумраке храма от противоположной стены отделилась стройная фигура девушки:

— Папа, а мы уж заждались тебя: заутренняя служба давно окончилась, а тебя все нет и нет…

— Ко мне гость пожаловал, Мария.

Девушка мельком взглянула на Иеронима и сделала легкий, привычный поклон, усвоенный еще в гимназии.

— Иди домой, дочка, и скажи матушке, чтобы готовила нам обед, ну, и…

Егорий, извинившись, отвел дочь в сторону и дал еще какой-то наказ, который Иероним не расслышал. В присутствии девушки он смутился, ему стало неловко за свой неприглядный вид, за старую шинель, стоптанные яловые сапоги. «Хорош гость, нечего сказать!.. То, что объяснимо епископу, может для его дочери стать просто непонятным: в таком наряде в гости к высокому духовному чину не ходят, разве что за милостыней».

Мария бесшумно вышла из храма.

Иероним настоял, чтобы к дому епископа они следовали поодаль один от другого. Во двор поповского особняка вошел не сразу, а подождав, пока не стало прохожих.

В прихожей Егорий сразу заговорил об одежде Иеронима:

— А не сменить ли вам, достопочтенный московский гость, одеяние? Шинель, может, и спасла от излишнего любопытства к вам в дороге, но здесь в ней вас ни в одном приходе не признают за церковнослужителя.

— Слава богу, дорога уже позади… При мне только саквояж с парой чистого белья, а все, что понадобится, я сегодня же приобрету на базаре или в магазинах.

— Что вы, что вы! Не нужно ничего покупать, у меня все найдется. Да и не следует лишний раз в городе показываться. Береженого и бог бережет. Сейчас вы в баньку сходите, отдохнете, думаю, что и комната для вас уже приготовлена — подтоплена и прибрана, как водится.

Дверь, ведущая, должно быть, в гостиную, отворилась, и в ней показалась полная молодящаяся женщина, в длинном панбархатном платье, с большим золотым кулоном на пышной груди. Напудренное круглое лицо, с родинкой на правой щеке, без единой морщинки, обрамлено волнистыми каштановыми волосами. Егорий представил хозяйку и гостя друг другу:

— Моя жена Дарья Семеновна. Протоиерей Иероним из Москвы.

Отец Иероним с поклоном поцеловал руку матушке…

Выпив по рюмке домашней настойки, легко закусив, хозяин и гость вместе сходили в жарко натопленную баню. После Иероним не без удовольствия улегся в чистую мягкую от пуховых подушек и перины постель.

Разморенный баней, отвыкший от тишины и покоя, он пытался перебороть сон: боялся, что вдруг снова чем-нибудь выдаст себя. Но тщетно: не прошло и получаса, как он крепко заснул…

Разбудили его непривычные звуки рояля: за тонкой переборкой комнаты кто-то тихо играл грустную стародавнюю песню «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».

Часы на стене пробили пять. Иероним сбросил одеяло, сел на кровать, коснувшись ступнями мягкого ковра.

Дверь приоткрылась и просунулась голова Егория:

— Как спали-почивали? Эта моя егоза, наверное, разбудила?..

Уже войдя в комнату, вздохнувши, сказал:

— Одна у меня дочка и та при живом отце сирота. Сами понимаете, сан епископа обязывает отречься от семьи, что мною и сделано, но в такое смутное время счел долгом хоть на малый срок оставить ее при себе.

Егорий повесил на стул темные брюки с подтяжками, суконную толстовку. Потом появились валенки, шерстяные мягкие носки и две белые, тонкого полотна рубашки:

— Вот ваше одеяние, не обессудьте… И пожалуйте к столу…

Епископ подождал за дверью, пока гость оденется, а потом провел в свою комнату-кабинет. Они сели друг против друга за массивный стол с дымящимся в тарелках куриным бульоном, с вареной курицей в большом блюде и горкой нарезанного крупными ломтями хлеба в плетеной хлебнице.

— Грешить, так грешить! За компанию с вами тоже скоромного отведаю… — сказал Егорий.

В отличие от их встречи в алтаре храма епископу много говорить на этот раз не пришлось. Иероним задавал вопрос за вопросом и просил кратких, но откровенных ответов. Узнав и расспросив о друге епископа иеромонахе соседнего монастыря Гермогене, Иероним сказал, что, не откладывая, поедет к нему завтра утром, и попросил епископа написать к нему сопроводительное письмо.

— Непременно напишу. Но, простите, мне сейчас надо быть во храме на вечернем богослужении, кстати, там и распоряжусь приготовить вам кошевку и кучера. Думаю послать старосту храма, это верный мне человек, не опасайтесь. А теперь вынужден оставить вас на попечении матушки и дочери. Дочь у меня — единственное чадо, больше бог не дал… Баловница. Строптива и вольнодумна, потому и держу ее в неведении, не иду даже на малую с ней откровенность.