Виктор Татаринов - Без права на ошибку

— Вправе бы и обидеться, но радеете вы об общем деле, а потому признаю, что этот вопрос действительно по существу, — миролюбиво согласился Иероним. — Чист я перед совестью и перед церковью русской. Просто ретивые охранники Советов, должно быть, без своего самого главного начальника не посмели принимать решение. Вот и искали его по всей округе. Возмутился ваш покорный слуга, протест объявил, только тогда и вызвал он к себе. По какому такому праву, спрашиваю его, на каком основании я арестован? А начальник мне отвечает, что меня никто и не арестовывал, просто, оказывается, пригласили разобраться. Донос, сказали, поступил из монастыря от Гермогена на меня, как на подозрительную личность.

— Только не от него, нет-нет. Да чего же вы стоите! — епископ пододвинул кресло. — В такое время приходится быть осторожным и очень осмотрительным. Порою не только другим, а и себе не доверяешь…

В алтаре было жарко натоплено. Иероним расстегнул пальто и направился к креслу. На груди блеснул крест.

— Чудеса господни! — воскликнул Егорий. — Да у вас даже и крест не реквизировали? А ведь в нем фунт серебра.

— Все оставили при мне, я — личность неприкосновенная, имею дело с церковными ценностями, а паче того, творю угодное большевикам деяние: выявляю возможность помощи голодающим от нашей церкви… Не так ли по бумаге-то?

Они оба понимающе улыбнулись.

— А в лесу-то, поди, испугались разбойников? — спросил епископ.

— Истинно так. Вот уж страху натерпелся, так натерпелся… А уж монах, что меня вез, чуть не умер от страха.

— Ох, верю-верю. Меня самого летом в том лесу ограбили нечестивцы. Ничего так не жалею, как револьвер. Дареный он был. Сам святейший патриарх Московский и всея Руси Тихон вручил мне его при назначении епископом. Теперь уж и номер револьвера запамятовал, только три последние цифры так и стоят перед глазами — 120…

У Иеронима мелькнула догадка: Ростовский бахвалился перед ним, что он со своей братвой попа грабанул в лесу вблизи хутора Горского, там и револьвер добыл. Лес-то тот самый. И цифры последние совпадают. А что из этого следует? А то: револьвер, что лежит у него, Иеронима, в кармане, принадлежит Егорию, сидевшему бок о бок! Вот так переплет!

А епископ между тем продолжал сетования:

— Как полагается, об ограблении-то я заявил в милицию, но о револьвере — ни-ни. Да что проку? Разбойников и по сей день не изловили, гуляют да народ пугают.

— Кстати, владыко, — Иероним внимательно посмотрел на Егория. — И меня смущает одно обстоятельство: каким образом чекисты могли узнать, что я буду в Вожгурезьском монастыре? Выехал я туда от вас, и, кроме вас и вашего кучера-старосты, никто не должен был знать об этом. Так?

— Видите ли… — Епископ замялся. — Случаются обстоятельства, кои не предугадаешь. Сам все уж передумал, но на старосту не погрешу, верю ему, как самому себе, надежный человек, и мне предан.

— Уж не себя ли мне подозревать? — невесело пошутил Иероним. — Кого же еще-то? Кто мог сообщить?

— Не так давно, — размышлял вслух Егорий, — мы наказали приходского священника Никодима.

— За доносы?

— Да нет, за толстовство. Призывал прихожан ко всепрощению, ко всеобщей любви и справедливости… Надо не на живот, а на смерть стоять против нечестивцев в Советах, а он… А как наказали? Постригли в монахи и сослали в тот самый монастырь, в Вожгурезь. Озлился он на епархиальное управление, грозится разоблачить православие… Не иначе — его рук дело. Никто другой, а он и сообщил в ЧК о вашем пребывании в обители.

Иероним вспомнил слова Удалого о том, что среди церковников идет размежевание, нет единства по отношению к большевикам и Советам. И подумал: нужно, по возможности, попутно выявить, кто из них по какую сторону межи находится. А вслух сказал о Никодиме:

— Это вы ошибку допустили. Таких, как расстрига Никодим, не следовало держать в такой близи к святой обители. — Он достал часы, щелкнул крышкой и заторопился:

— Мне пора, владыко Егорий.

— О, как я прогневил вас, отвергаете мое гостеприимство…

— Сожалею. Был бы очень рад снова побывать у вас, но я еще так и не добрался до Ильинского прихода. Не в моих обычаях отказываться от задуманного.

— Ну, храни вас господь! В Ильинское, с вашего позволения, мой староста вас доставит. И помните: мой дом всегда в вашем распоряжении. Зайдите к нам! Отдохнете немного, матушка вас попотчует…

Иероним вышел из собора, неторопливо побрел по заснеженной дороге, прикидывая в уме: «С Егорием, кажется, пока все обошлось, подозрения, возникшие у него, удалось рассеять. Значит, дочь своими догадками о Московском протоиерее с отцом не делилась. Теперь необходимо встретиться с Машей, поговорить с ней, но не попадать больше впросак…» Как повести этот разговор, он пока еще не знает… Не знает и того, как Удалой воспримет задержку Иеронима чекистами, его пребывание в ЧК, если уже пронюхал об этом. Да какое там «если»! Удалому, пожалуй, раньше Егория донесли. Лучше сегодня в типографии не появляться, а сходить на Малиновую улицу к Ростовскому и через него выяснить положение дел. Заодно и Гирыша проведать, за него он в ответе перед совестью. Не сладко приходится парнишке.

Иероним так погрузился в размышления, что не заметил, как поравнялся с домом епископа. Он хотел постучать в калитку, но его остановил стук двери на крыльце и похрустывание на снегу быстрых легких шагов. «Неужели Маша?» — подумал он и вдруг почувствовал, как сильно забилось сердце. Калитка скрипнула, и появилась Маша.

Иероним увидел ее большие, будто распахнутые настежь глаза. Маша стояла рядом, и ему захотелось протянуть руку, дотронуться до белой пуховой шали, наспех накинутой на плечи…

— Здравствуйте… Я вас увидела в окно, Иван Александрович… С приездом…

Иероним заметил, что Маша взволнована и рада его приходу.

«Значит, она тоже вспоминала обо мне», — с удивлением поймал он себя на этой мысли… Выходит, что новая встреча оказалась желанной для обоих…

— Здравствуйте, Маша! — ответил Иероним.

— Проходите, пожалуйста…

— Нет уж, сначала проходите вы, в такой мороз без пальто…

Они вошли в дом.

— Раздевайтесь, Иван Александрович, сейчас я самовар поставлю, попьете горячего чая. Когда из магазина вернется маменька с прислугой, приготовит что-нибудь посытнее. К тому времени и батюшка пожалует.

— Спасибо, Маша. С владыкой Егорием я уже повидался. Зашел сюда к вам, чтобы переодеться и снова в путь. Неотложные дела требуют.

Иероним заметил, что девушка огорчилась его скорому уходу.

— Самовар я все же поставлю, — сказала Маша. — Не возражайте! Вам необходимо согреться. — И она ушла на кухню.

Иероним в отведенной ему комнате стал торопливо переодеваться. Из егорьевских подарков оставил только валенки, шарф и рукавицы, извлек потрепанную шинель с видавшей виды шапкой.