Сергей Пономаренко - Ночи темной луны

Я пытаюсь подойти к ней и обнять, чтобы успокоить, — она отшатывается от меня, как лоточница от налогового инспектора.

— Ты мерзость! Ты испоганил мне жизнь! — У нее на глазах появляются слезы. — Он мой, только мой! Мой дорогой сыночек лежит сейчас во тьме, в сырой могиле, куда ты его загнал… Ой! — Она хватается за сердце и тихо опускается на софу.

Я вновь пытаюсь ей помочь, но это вызывает реакцию, противоположную ожидаемой. Глаза ее злобно сверкают.

— Уходи прочь! Ты был нужен сыну, но потерял его, а мне не нужен совсем! Сейчас ты для меня — пустое место. Я так хочу, чтобы ты действительно превратился в пустое место! Эта квартира моя, все в ней мое. Ты пришел в мою жизнь с чемоданом, а уйти можешь с двумя, а может, и двух не хватит. Три дня тебе достаточно, чтобы собрать свои вещички? — Я киваю. — Вот и хорошо, чудненько. А теперь оставь меня одну, пожалуйста, — произносит она холодно и отворачивается от меня.

Во время ее тирады я стоял молча. Я был потрясен. Не тем, что она изменяла мне, нет. Ее напором, энергией, таким обилием слов. Вот тебе и мечтательница, тихоня! Я в шутку называл ее дома самой молчаливой учительницей словесности — она всегда была немного замкнута, этакая «вещь в себе», хотя в школе была на хорошем счету. Дома она отшучивалась:

— Когда много говорят, значит, хотят многое узнать, а мне хватает того, что я и так узнаю от учеников. Спрашивать — это значит иметь свой вариант ответа, а на некоторые вопросы лучше его не иметь вовсе, поэтому их лучше не задавать .

На мгновение застываю на месте и выхожу из комнаты. Свет в комнате сына гаснет. Закрываю глаза, плотно зажмуриваюсь, до одури, до скрипа зубов, еще надеясь в глубине души, что это сон. Страшный, но всего лишь сон. Сейчас открою глаза, ущипну себя за шею, проснусь, и окажется, что Костик жив. Щипаю все сильнее, чувствую сердечную боль, но не ощущаю боли от щипка. Сейчас физическая боль может быть избавлением от боли душевной, но и она покинула меня. В груди, где все еще трепещет сердце, больно. Как выдержать эту боль? Костика нет, СОВСЕМ НЕТ!

Воспоминания теснятся в груди, рвут сердце на части, не дают дышать легким, жгут сухим жаром глаза.

— Папа! Не бросай меня, мне страшно! Не выключай свет, я буду спать, а ты полежи рядом, обними меня. Только не выключай свет. Мне так хорошо, когда светло!

Спазмы душат горло, щиплет глаза. Тогда ему было три года, а может, пять? Сказочное время непререкаемого авторитета родителей. Ты нужен ребенку на все сто процентов, но этого не ценишь. Забываешь притчу о том, что для того, чтобы в старости дети подали тебе стакан воды, нужно уделять им внимание в детстве. Ребенок хочет общаться с родителями, а они заняты своими делами: матери — приготовлением пищи, уборкой, бытом, а то и карьерой, отцы — газетой, телевизором, посиделками с приятелем за бутылочкой, футболом, рыбалкой, охотой, карьерой.

Зловещий мрак пустой комнаты ассоциируется с темнотой подвала, того самого, в котором свел счеты с жизнью Костик. Я представляю этот подвал — рваная жуткая темнота, воняющая мочой, падалью и сыростью. Дрожащие руки подростка вяжут петлю на веревке, которую закрепляют на ржавом крюке. Глубокий последний вдох, и через мгновение — обессиленное тело болтается на веревке!

Нет, не надо этого! Но, подобно мазохисту, я вновь возвращаюсь в мыслях к той страшной точке отсчета, пройденной Костиком, после которой только пустота небытия: подвал, темнота, сырость, проклятая веревка и смерть, страшная, одинокая и непонятная.

Зачем Костик это сделал? Боялся, что его накажут? Кто? Мы с женой? Но этого не могло быть. Милиция? Он был смышленым, умным и должен был понимать, что, будучи несовершеннолетним, к уголовной ответственности не может привлекаться. Думаю, это Костик знал. Он увлекался детективами, где описывается ход уголовных расследований.

Костик был рассудительным не по годам и очень любил шахматы. В игре просчитывал все на много ходов вперед — я давно был ему не соперник. Рассуждал о жизни здраво, совсем по-взрослому, не страдал юношеским максимализмом и был даже более приземленным, чем я или жена.

Он распространял наркотики в школе? Вспоминаю его соучеников: Леночку с большими голубыми бантами, под цвет глаз, похожую на располневшую Мальвину, худого низкорослого Влада, его закадычного товарища, Вову, уже сейчас кандидата в мастера спорта по гребле, и многих других…

Неужели кто-то из них употреблял наркотики? Не знаю: внешность обманчива, она маскирует сущность человека лучше, чем одежда предательские следы уколов. Возможно, Костик и распространял наркотики, раз в этом так уверен следователь, но вешаться из-за этого он бы не стал.

Я сознательно обхожу этический момент его проступка по отношению к таким же подросткам, как и он сам. О мертвых только хорошее или ничего! Костик мертв?! Сон так и не пришел ко мне до утра.

На следующий день, вернувшись с работы, я не застал дома Аню. На столе лежал белый лист, на котором было выведено «День первый». Со злостью скомкал лист и бросил на пол — пусть сама убирает. Я был страшно зол. На работе проходит «упорядочивание штатов», другими словами, сокращение. Всезнающая Маша из соседнего отдела, неровно ко мне дышащая, по секрету рассказала, что я в списке попавших под сокращение. А мне все едино. Костика больше нет!

Аня сделала свой выбор, а я делаю свой. Собираюсь и еду к Татьяне домой. Не стал ее ловить в институте — случалось, что занятия отменяли, так что разумнее было подождать возле дома.

Я чувствовал удивительное спокойствие — конечно, насколько можно быть спокойным после пережитой трагедии. Теперь судьба сама решила все за меня. То, что ранее казалось мне фантастикой (женитьба на Тане), теперь может стать явью завтрашнего дня. Я оборвал себя: выходит, смерть сына развязала мне руки?

«Решился бы я уйти из семьи, если бы Костик был жив? Не знаю. Кощунственно думать о таких вещах чуть ли не через два дня после похорон сына», — укорил я себя. Но жизнь продолжается, и меня к таким размышлениям вынуждают внешние события. Аня установила срок, по истечении которого я должен перестать мозолить ей глаза. Опять кто-то все решает за меня!

Раз Аня сама указала мне на дверь, я имею полное право распорядиться собственной судьбой, исходя из сложившейся ситуации. Ранее призрачная идея связать себя законными узами с Татьяной обрела реальные очертания. Конечно, жить вместе с ее родителями не фонтан, но и не трагедия. Она любит меня, я — ее, беззаветно и преданно. А что может быть для родителей важнее счастья их единственной дочери?

Завяжу с ними дипломатические отношения на высшем уровне: папе буду вечерами регулярно проигрывать в шахматы, а маме — помогать выносить из дома мусор и прогуливать шкодливую болонку. По выходным не будем с Танюшей сидеть дома — займемся изучением культурных и природных достопримечательностей ставшего родным города, который после стольких лет жизни в нем я по-прежнему почти не знаю.