Сергей Пономаренко - Ночи темной луны

— Но ты действительно это допускаешь? — удивилась Аня, широко раскрыв глаза.

— Да просто очередная версия, — стал выкручиваться Антон.

— Давай остановимся на первых двух версиях.

— Почему ты так категорична?

— Последняя версия мне не нравится. У меня есть еще одно предположение, но пока я не хочу его озвучивать. Извини, узнаешь, если я буду уверена, что оно небеспочвенно.

— Почему ты не хочешь мне рассказать?

— Потому, что это касается моего сына! — отрезала она, и Антон не решился настаивать. Для себя он сделал вывод, что ее жесты, манера разговаривать стали жестче; присущая ей стеснительность, нерешительность и молчаливость исчезли.

Аня вышла из троллейбуса и начала спускаться по улице Киквидзе. Она не захотела, чтобы Антон проводил ее домой, объяснив это тем, что, возможно, за ней следят, а он ее секретное и пока единственное оружие.

Она сказала ему правду, так как уже не раз замечала подозрительных людей, слишком часто попадающихся ей на глаза. Прежде чем идти на встречу с Антоном, она переоделась в то, что взяла с собой из дома, и вышла из школы через черный ход, пройдя через столовую. Однако же Антону она рассказала не все.

Вчера вечером она возвращалась с кладбища, навестив могилу Костика. На лестничной площадке было темно, и когда, повозившись с ключами, она открыла дверь, сильные руки схватили ее сзади, зажали рот и втащили в квартиру. Она находилась в полуобморочном состоянии, когда два стриженых «шкафа» молча содрали с нее одежду и по очереди изнасиловали. Делали они это спокойно, буднично, без слов, словно репетировали много раз. Так продолжалось несколько часов. Они делали небольшие перерывы, пили принесенный с собой коньяк, курили сигареты, разговаривали между собой и потом вновь принимались за дело. Из их разговора она узнала, что одного зовут Слон, а второго — Филин.

Она лежала отупевшая, обессиленная от боли и ужаса происходящего, его неотвратимости. Ей было понятно, что для них человеческая жизнь не стоит и гроша, и она не знала, чем это завершится, оставят ли ее после всего этого в живых.

— Слышь, ты тогда, что ли, недокумекала, лярва? — наконец услышала она голос Слона. — Тебе ясно было сказано: объявить, где твой козел прячется. А ты, сука, в молчанку играешь? За лохов нас держишь?! Что значит не знаешь?! Узнай! Ты с нами получила удовольствие? Ведь получила, лярва?! Попробуй сказать «нет», так нос и влипнет в лоб! Отвечай, сука! — Он угрожающе замахнулся здоровенным кулаком.

— Да, — тихо ответила Аня, моля Бога, чтобы все побыстрее закончилось и если будут бить, то только не по лицу.

— Не дакай здесь, а говори нормально. Ну! — Слон угрожающе свел брови, и его свинячьи глазки стали совсем маленькими на широком мясистом лице. Влепил ей пощечину и с удовольствием увидел на ее щеке отпечаток своей пятерни.

— Получила удовольствие, — чувствуя поднимающуюся к горлу тошноту, с трудом выдавила из себя.

— Получила! — удовлетворенно хрюкнула потная мясистая рожа, расползаясь в улыбке. — Так вот, лярва, больше ты такого удовольствия не получишь, а будешь иметь одни только неприятности. Если в течение десяти дней не найдешь своего козла, то тебе шкет в харю плеснет кислотой, но это будут только цветочки. А после мы займемся тобой. Будешь молить о смерти, но ее долго придется ждать! Мы пошли, и не вздумай обращаться к ментам. Они тебе, бля, не помогут, зато мы тогда с тобой такое сотворим… Поняла?!

— Поняла, — отозвалась Аня.

Вскоре за ними захлопнулась дверь. Она бросилась в ванную и долго с остервенением мылась под душем. Без сна пролежала целую ночь, а утром решила позвонить Антону.

В кабинете царит интимный полумрак. Звучит тихая классическая музыка, и я чувствую, как она ненавязчиво и коварно овладевает всем моим естеством. Музыка знакомая, но я не могу вспомнить автора. Как давно я не была в филармонии! Вот когда моя дорогая мамочка была жива и здорова, мы с ней туда ходили. Нечасто, может, раз-два в месяц, но ходили. А потом эта болезнь, унесшая ее в могилу. Бедная моя мамочка!

Полный старичок в белом халате с пролысиной-поляной в седой шевелюре и голубыми фарфоровыми глазами, уютно развалившийся в кресле за черным столом, приветливо махнул рукой, предлагая присесть. Села на краешек кресла и сразу опрокинулась на спину. Старичок почти бесшумно и необидно рассмеялся.

— В этом кресле нельзя сидеть скованно. Вы должны расслабиться, и кресло в этом помогает. У него ортопедическая спинка, подбирается оптимальное положение для вашего позвоночника. Вам нравится эта музыка?

Я кивнула.

— Очень рад, это «Утро» Эдварда Грига. Музыка немного холодноватая, с легким шумом ветра в шхерах и солеными брызгами моря, но очень хорошо помогает вызвать необходимое состояние рассеянной сосредоточенности. Не смейтесь, я не оговорился. Именно это состояние.

— Я и не думала смеяться, — стала оправдываться я, боясь обидеть милого толстячка. Грига мы с мамочкой в филармонии не слушали, и в домашней фонотеке его произведений нет.

— Давайте пару минут помолчим, это поможет вам быстрее привыкнуть к окружающей обстановке, — мягко произнес старичок, и у меня начинает слегка кружиться голова. — Не надо так вертеться и рассматривать все вокруг. У вас еще будет на это время. Прикройте глаза и послушайте музыку, я очень вас прошу.

Я послушно закрыла глаза и постаралась вслушаться в музыку. Вдруг повеяло чем-то знакомым и давно забытым, словно это уже со мной происходило, но очень давно. Может, в прошлой жизни, если она, конечно, существует? Когда я так последний раз слушала музыку, стараясь ни о чем другом не думать? Нет, это было не с мамой, а гораздо позже. Музыка все же незнакомая, в этом я уверена, но… Боже мой, теперь все вспомнилось, и я поняла: это лишь схожее состояние души, притом нечто подобное происходило в не столь далеком прошлом — рассеянная сосредоточенность !

Звучит неторопливая речь, я чувствую ее ритм и напрасно пытаюсь вникнуть в смысл сказанного, в основном уже зная, что от меня нужно. Но до сих пор не решила, нужно ли это мне? Это было два года тому назад с Мариком, о нет, уже три. Заметив мое состояние, Марик его определил как рассеянная сосредоточенность.

Льется мягкий зеленый свет настольной лампы, как будто обнимая за плечи. Через хрустящую простыню немного холодит кожа кресла. Черный письменный стол сливается с полумраком. Где-то в глубине кабинета, вне видимости, находится Он, тот, с кем я должна быть предельно откровенна. Незнакомый, чужой человек, которому мне предстоит доверить все свои сокровенные мысли, раскрыть тайны. Могу ли я, должна ли и зачем мне это?