София Брюгге - Ячейка

К консулу тут же вернулось хорошее настроение. Однако парному портрету он воспротивился:

– Нет-нет-нет, велелепная Хелин. Я не из тех, кто любит взирати на свое лицо («Вообще-то я тоже», – мысленно парировала ученая).

– Добро! – воскликнул Ян, – С вашего попущения, давайте туде прелучим стул – свет будет удачней низноситися. И, я мню, нужен ощо один светильник.

– Я сделаю необходимые распоряжения, – заверил Гарс.

Хелин толком не успела понять, как это произошло, но она обнаружила себя уже сидящей на стуле, в попытках расправить складки пышной юбки. В голове теснился наказ самой себе держать спину прямо и – не менее важный – улыбаться (путешественница по опыту знала, что очаровательная живость мимики – не ее конек. Позировать всегда было для нее испытанием, граничащим с вызовом. Господи, она вообще сейчас хоть как выглядит? Она имеет право шевельнуться? Встряхнуть плечами? Повернуть голову?).

Ван Эйк облокотил на стол дощечку с закрепленной бумагой и выбирал металлический карандаш из дорожного набора. До девушки долетела фраза консула: «По вознаграждению – мы напоследок стяжем сей вопрос, в накладе не останетесь». Ян в ответ сразу назвал стоимость работы, которая вполне устроила его собеседника, и сосредоточенно развернулся со своими инструментами к модели. Его глаза скользнули по ее положению. Он в задумчивости подошел ближе.

– Хелин, блаже развернитесь на мя. И ничего не бойтесь, – он тепло улыбнулся, и девушка почувствовала, как ее зажатость начинает мелкими шажками сдавать свои позиции. За спиной ван Эйка, угомонившись, Гарс наблюдал за происходящим, опираясь о стол и поглаживая собаку. Путешественница гадала, что у него на уме и почему он так стремится заполучить не существующий еще набросок? Ее взгляд вновь перебежал к Яну, который стоял перед ней. Губы уже деревенели.

– Вам не надобно улыбаться, ежели к сему не лежит душа, – читая мысли, заверил ее художник, – Моя сестра, Маргарета – я про нее упоминал, – обычно усаживается прямо холста с неохотой, понеже я ее отнюдь не щажу и извожу одной за другой пробами без конца. Имже ми удается добиться ее согласия, елижды с ее лица все равно не сниит 22 22 Не сниит – не сходит самое мрачное выражение, – Ян вернулся к столу и взял еще горсть изюма, – Но ведаете, что тогда я делаю? Нет? Усаживаю ей на колени толстенного откормленного кота Пеппу. Сестрица некогда нашла под дверью котенка, принесла в дом – и сообща с нашим дядюшкой выходила почти до величины пони. Так что, ежели случаем среди моих скромных картин вы иззреете портрет Маргареты с блаженным лицем, належит ведати, что сия заслуга целиком принадлежит не ми, но дерзому кошаре черепахового окраса.

– Ну ежели только кот меня и спасет, – со смешком заметила Хелин, – Боюсь, я не слишком привычна к подобной роли. Хотя, – поспешила она добавить, – сей опыт мне крайне интересен.

– Мне видится, вы для сего созданы, – возразил Ян со все той же прямодушной манерой, – Поверьте, я не каждому человеку явленно предложу позировать для рисунка. И не всем просящим о сем дам положительный ответ.

Дело было даже не в комплиментах, к которым путешественница не привыкла, а в том, как они подавались, – честно, без заискивания, и немного авторитетно. И все это в совокупности выбивало землю из-под ног. Когда Хелин в самых смелых мечтах воображала, что подтвердит свою догадку о ван Эйке и – о Боже – заведет с ним разговор, она и помыслить не могла, что разговор способен повернуться в такую сторону.

– Друзья, давайте приступим, – поторопил Гарс, спуская ученую с небес на землю, – Кузина, у вас ощо беша 23 23 Беша – были некоторые планы, я не ошибаюсь?

– Ох, да! – не сразу поняв, о чем речь, спохватилась девушка, – А сколько сейчас времени?

– Било половину третьего. Сейци без двадцати, – подсчитал консул, – Вы успеваете?

Хелин вздохнула.

– Значит, у меня есть двадцать минут.

– Сего достаточно, – заверил Иоанн, усаживаясь на стул перед ней, – А таже вы оставите наше общество?

– С крайней неохотой, – призналась путешественница, стараясь держаться под его рассекающим взглядом.

Приступив к работе, ван Эйк совершенно преобразился. Хитрый блеск в глазах уступил место сконцентрированному прищуру, брови сошлись, лицо, красиво очерченное тюрбаном, неуловимо изменилось. Он нанес первые общие штрихи на бумагу, аккуратные, без особого нажима, и снова впился острым взглядом в ее лицо, пробежал по нему сверху вниз, от ее невысокого широкого лба, выбивающихся из-под грима медных колечек волос, и до плавной линии подбородка под бледными губами. Другой штрих лег, дополнив предыдущие. Хелин смотрела то на художника, то на свиток поверх деревянной дощечки, то снова на Иоанна. На листе размера А4 постепенно разрастался рисунок, но девушка видела лишь самый край. Ван Эйк чуть задержался, прокладывая линию скул, которая не ложилась так, как он хотел. Затем перешел к шее и общим деталям платья, которое старательно воспроизводила мефрау Вандербек в своем ателье шестью столетиями позднее.

Гарс не вмешивался, предпочтя находиться в стороне, запустив руку в шерсть Бруно. Взгляд консула был обращен в пустоту, выражение лица не проглядывалось. Откуда-то с улицы доносились звуки музыки. Прерывистая игривая песенка, перекликающаяся с хохотом и выкриками. Поверх этого наслаивался далекий тягучий гул колокола. Ян покрывал лист все новыми линиями, периодически сверяясь с оригиналом, иногда его рука зависала в воздухе, а затем точно, шустро, плавно падала на бумагу, обтачивая овал лица. По спине Хелин пробежал холодок, она коротко дышала и ощущала отстук своего сердца. Во рту пересохло. Она смотрела на свиток и тихонько шуршащий по нему карандаш. Штрих. Штрих. Еще штрих. Пауза. Ян вглядывался в свою работу, вносил дополнения. Наконец карандаш замер. Художник на несколько секунд позволил взгляду застрять на ее лице… – а потом вдруг улыбнулся, возвращаясь к своему первоначальному образу. Путешественница все еще сидела, не шевелясь. Гарс оттолкнулся от стола, подошел и стал рассматривать готовый набросок. Он шумно втянул носом воздух, приоткрыл рот, но не произнес ни слова.

В комнате сквозила тишина. Наконец Хелин подалась вперед:

– Можно я…? – и ее вопрос повис в воздухе.

Ян развернул к ней дощечку.

Это была она, это было ее лицо. От светлых бровей, миндалевидных глаз и до широкой линии рта с чуть приподнятой верхней губой и тяжеловатым подбородком. Не настолько поставленная кисть, как в более поздних портретах художника, но достаточно, чтобы безошибочно определить, кто изображен, даже на черновом рисунке. Точно переданный взгляд, но вместе с ним какая-то возвышенность и одухотворенность. Хелин никогда не могла подумать, что кто-то увидит ее так. Она бы даже назвала девушку на портрете красивой.