Григорий Симанович - Клеточник, или Охота на еврея

При этом вспомнились последние две строки знаменитого 66-го шекспировского сонета в переводе Пастернака: «Из-мучась всем, не стал бы жить и дня, Да другу трудно будет без меня». Фима сдержал слезы, честно отметив про себя, что источает слезы жалости скорее к самому себе, чем к любимой спутнице жизни. Какая все-таки шкурная сволочь человек! Хотя, если вдуматься, почти над всеми властен биологический закон, в просторечии именуемый эгоизмом, и даже смерть любимого издревле исторгает вопль «на кого ты МЕНЯ покинул», отчаянный крик жалости не к покойнику, а к себе.

Он успокоился, позвал Юльку, все рассказал. План показался ей разумным. Точнее, часть плана. Как передать экспертизу по адресу, оба понятия не имели, но это потом…,

В начале седьмого Фогель повыдергивал из процессора соединительные провода, засунул ценный металлический ящик в полосатую синтетическую сумку, приобретенную за гроши в одной из давних семейных поездок на отдых в Турцию, надел мышиного цвета старенький утепленный плащ, чтобы не выделяться в толпе, и уже собрался выходить, но позвонили. Проничкин был телеграфно краток и непривычно деловит: «Юра звонит. Задерживаюсь на работе. Приходите к девяти. До свиданья».

Он даже не дал вставить слова, положил трубку. Фогелю тон Юры показался странным, необычным, но отнес это на счет обострившейся мнительности.

Раздосадованный проволочкой (терпеть не мог тайных встреч, перенесенных дел, нарушенных сроков и обещаний), Фима скинул плащ и уселся листать «Энциклопедию мировых катаклизмов», с горечью отмечая про себя, что новые знания, как и накопленные за жизнь, могут уже и не пригодиться.

В полдевятого он вышел во двор, незаметно, как ему казалось, огляделся, как в шпионских фильмах. Слежки не обнаружил. «А кто ты такой, чтобы заметить хвост, – спросил себя Фима. – Тоже мне, Джеймс Бонд, страдающий гипертонией, геморроем и манией преследования. Чем беззащитней и естественней ты выглядишь, тем лучше. Ты лох, как сейчас принято говорить, а лоха можно не торопиться убивать, куда он денется. Все, взял себя в руки!»

Мысленно послав к чертям невидимых убийц, Фима с отвагой обреченного зашагал к своим «Жигулям», затесавшимся у тротуара противоположного дома в компанию к европейским и японским аристократам.

От Фиминого жилища на Башиловке до дома Проничкина на улице Руставели езды без пробок минут пять – семь. Фима открыл дверь и снова, по детективному шаблону, представил себе взрыв, от чего безотчетно съежился и вгляделся во мрак салона. Еще раз утешающе назвав себя старым мудаком, он включил зажигание, чуть погрел двигатель и, с удовлетворением отметив, что все еще жив, вырулил из роскошного плена стеснивших его «иностранцев».

Пятиэтажку под номером девять нашел быстро. Облупленная металлическая дверь подъезда не попросила кода, поскольку домофон был заботливо вырван с мясом. Фима поднялся на третий этаж, отметив, что одышка в пределах нормы. Позвонил в девятую квартиру, подождал. Еще раз, настойчивей. Никто не открывал. Фима рефлекторно толкнул дверь… – и она распахнулась. Что-то мерзко кольнуло слева. «Юра, это я!» – сдавленно крикнул Фогель в глубину квартиры. Проничкин не откликался. «Может, в туалете сидит?», – предположение показалось Фиме глупым, но другое не подвернулось. Он решился и вошел в узкую, едва освещенную прихожую. Она подводила к приоткрытой двери. Через проем просматривался неярко подсвеченный экран компьютера на письменном столе. Стул пуст. Фима неуверенно подтолкнул дверь. Комната освещена, забита книгами, папками, какими-то запчастями. Бардак дикий. Пусто. Слева вход на кухню. Закрыто. «Юра!» – еще раз позвал Фогель. Тишина. Только сейчас он ощутил странный запах в квартире. Решившись, он сделал несколько шагов, распахнул и эту дверь. Темно, запах острее. Фогель нащупал выключатель на уровне роста. Свет.

Проничкин недвижно сидел за столом в позе, хорошо знакомой следственной бригаде. Запах бил в ноздри, не узнать его было невозможно: водка. На столе как-то фигурно, крестиком расставлены пустые бутылки. Слева два толстых книжных тома стопкой. Справа тарелка с надкусанным огурцом.

Если бы Фима заглянул под стол, он увидел бы ноги Проничкина, обутые в войлочные обрезки валенок. Но Фима не опустил головы. Все понял и окаменел. Не знал деталей убийств Буренина и Ладушкина. Но и того, что увидел, было ему достаточно. Вполне достаточно, чтобы двигательный аппарат, дыхание, зрение – все, что функционировало еще мгновение назад, отказало как обесточенное оборудование. Не отказал только ум профессионала, получивший заряд страха, но импульсивно сработавший логично и по ассоциации.

«Проничкин не пил вообще. Он видел следы… Он в цепочке».

Убили. Прослушали телефон, знали о встрече и не хотели ее. Но почему Юра? Почему не он сам? Господи, что происходит!?

Он заставил себя сделать несколько шагов к столу и прикоснуться к кисти руки программиста. Холодная, но не ледяная. Смерть наступила совсем недавно. Безумная мысль: «А вдруг…»

Фима лихорадочно припоминал методы экстренной реанимации. Но сперва пульс. Нет пульса. Попытался приподнять тело, ухватив под мышками. С большим трудом, но удалось. Оторвал от стула и опустил, нет – скорее, уронил, переоценив свои силы. Голова Проничкина глухо стукнулась о доски пола, и звук лишь усилил то ощущение нереальности происходящего, которое испытывал Фима в эти минуты. И все же он действовал, словно загипнотизированный, по чьей-то команде свыше.

Острый запах спиртного. Значит, прошло совсем ничего – десять-пятнадцать минут. Ни кровинки в лице. Фима приложил ухо к груди Проничкина. Сердце не билось.

«Единственный реаниматолог, который мог бы помочь, – Иисус Христос», – подумал Фогель. Все же сходил в комнату, поискал маленькое зеркальце. Не нашел и приблизил к губам Юры свои часы. Стеклышко не запотело. Он стал делать искусственное дыхание, исходя из теоретических представлений об этой процедуре. Тяжелые руки лежащего неподвижно человека оказались совершенно послушными. Ничего не происходило.

Все. Надо что-то предпринимать.

Фима позвонил в милицию, но со своего мобильного – телефон на шкафчике в прихожей трогать не стал. Туман и ужас происходящего не затмили мозг до такой степени, чтобы забыть о хрестоматийных правилах, впитанных с книгами и фильмами детективного жанра: ничего не трогать на месте преступления. И так уже нарушил всем известное табу, стащив Юру со стула. Но он обязан был оказать первую помощь, попытаться. В соответствии с Уголовным и нравственным кодексом.

Ефим Романович Фогель едва различимым, хриплым от волнения голосом представился и кратко сообщил дежурному о случившемся: приехал к знакомому, тот мертв, пытался помочь, бесполезно, приезжайте, адрес… Переспросили только его фамилию. Велели оставаться на месте.