Галина Одинцова - Деревенская рапсодия

Всё начиналось очень просто. У молодой влюблённой пары родилась девочка. И с этого дня пары не стало. Вполне себе привычная ситуация: рождается ребёнок, отец, даже не взглянув на плод своей страсти, сматывает удочки и удаляется в неизвестном направлении. Видите ли, он ждал сына, а родилась дочка! Оправдавшись таким образом перед встречными знакомыми, новоиспечённый папаша был таков. Не оставил ребёнку ни фамилии, ни отчества!

Тут уже задумаешься, ненароком вспомнив классическую литературу: а кому же из писателей интересны были дети? Кто же писал о детях с любовью и страстью, пытаясь рассказать о счастье отцовства? Да, осмелюсь сказать, никто! Их в классической литературе просто нет.

Лев Толстой? Исключение. Но какое! «Филлипок». Вот он ребёнок мечты. Всего добивается сам! Хочет учиться, стремится к знаниям! Мальчик, с которым никаких проблем. А так ли в современной жизни? Конечно, давно уже не так…

А дальше? Дальше толстовские рассказы: «Косточка» – мальчику стыдно признаться, что он съел сливу! Поучительный рассказ. Надо слушаться старших – основная мысль! «Пожар». О героизме Вани. И о глупой девочке, устроившей пожар в доме. Опять же – мальчик герой.

Александр Пушкин упоминает мальчика. «Шалун уж отморозил пальчик. Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно…» И всё? Больше детей в его произведениях нет!

А «Ванька»? И его письмо на деревню дедушке. Писал, писал Антон Павлович о детях! Но о каких? О несчастных, замученных…

Виктор Короленко «Дети подземелья». Где любовь к детям? И даже к сыну. Где?

«Отец холоден к мальчику и поэтому Вася растёт как «пугливый зверёк». А смерть девочки? Страшно!

Вот такая она, наша классика. Где счастливое детство и любящие родители?

Это позже, в советской литературе отводится небольшое место счастливым детям, октябрятам, пионерам. Да кто же в школе изучал эту литературу?

Вот и наш новоиспечённый папаша сбежал. А был он воспитан и родителями, и классической школьной литературой. Всего понемногу. Какой он отец, если ещё молоко на губах не обсохло. Сам только оперился. Да и мамаша не пример молодым мамам. Оставшись одна, недолго думая, дала дочке имя любимой артистки – Люсьена, отчество любимого поэта Александра Блока. И пошла в жизнь, нелёгкую, полную приключений и радостей Люсьена Александровна Курочкина.

И начиналась эта жизнь в деревне у бабушки, Пелагеи Афанасьевны Курочкиной, куда молодая мамаша тут же сбагрила своё новорождённое дитя. Тётка Пелагея поохала, поахала, а куда ж деться? Человек. Девочка с малым весом, недоношенная, лежала перед ней на лавке, хаотично шевеля рученьками и ноженьками, вытягивая губки в трубочку, ища грудь непутёвой мамаши. А молодая мамаша, напившись колодезной ледяной воды, чмокнув мокрыми губами изумлённую мать, умчалась снова в город. Чтобы навсегда забыть это своё приключение, закончившееся дочкой. Как будто поставила точку. И исчезла.

Исчезла непутёвая дочь Пелагеи Курочкиной, как будто и не было её никогда.

– Нинка, Нинка! Одумайся, ты же мать! – кричала ей вслед бедная женщина, но не докричалась. Машина сорвалась с места, да исчезла в мгновение ока.

Маленькая Люська сидела под берёзой в глубоком алюминиевом тазу и смотрела, как бабушка косит траву. Вжик-вжик… Коса срезает высокий осот, шикарные листья подорожника, одуванчиков и ещё многие неизвестные бабушке названия красивых сорняков. Удобная коса режет густые заросли под смородиной, крыжовником, вишней. Пелагея успевает только косой взмахивать. И запах! Какой же запах от свежесрезанной травы. Вот только тучи мошек, спрятавшиеся в ней, мешают наслаждаться этим удивительным процессом. Не дают дышать полной грудью, лезут, окаянные, то в нос, то в рот. Но Пелагея как будто и не замечает их. Торопится. Вжик-вжик…

И далёкое детство перед глазами Пелагеи: дед, папа, дядьки, выстроившись друг за другом, косят высокую траву: вжих, вжих, вжих… Синхронно, словно музыканты большого оркестра, не сбиваясь с ритма, не нарушая сложной мелодии. А босоногая ребятня носится по колючему лугу, поджимая пальцы стопы, как будто это поможет уменьшить боль или щекотку.

Пелагея остановилась, поправила платок, вытерла рукавом скупую слезу, посмотрела на внучку, та сидела в тазу и о чём-то на своём детском языке беседовала с картонной куклой, продолжила свою работу. Надо успеть, пока солнце не вышло из-за леса. Жара.

И вновь воспоминания из детства нахлынули: вспомнила, как бежали в прозрачный сосняк. Сосны до неба, сквозь высокие кроны пробивается небо золотыми нитями до самой земли, если смотреть вверх, то они слепят глаза так, что жмуришься и смешно, смешно! Под ногами пружинистая подушка из теплого мха и иголок, и бежишь наперегонки к солнечной опушке.

А на опушке – земляники! Видимо-невидимо. И дети утопали в ароматных зарослях. Наслаждались сладкой ягодой до отвала. А к вечеру – уставшие, грязные валились с ног. Но бабушка Пелагеи наливает в таз ледяной колодезной воды и заставляет мыть ноги. О! как же не хочется! Вода обжигает измученные стопы. Ещё больше есть хочется и спать… Парное молоко с куском ароматного хлеба проглочено махом и, падая на цветастое одеяло, постеленное на полу в прохладном деревянном доме, засыпаешь, не успев коснуться подушки, набитой сухой ароматной травой…

Где ты, далёкое, далёкое детство! Пелагея ещё раз горько вздохнула, собрала траву в мешок, закинула на спину, подхватила из тазика полусонную Люську и, переваливаясь, словно старая гусыня, с ноги на ногу, побрела из своего огромного огорода к сараям во дворе.

Разложили с проснувшейся внучкой траву кроликам. Люська тыкала пучком травы в клетку и смеялась заливисто, громко, пыталась просунуть ручонку между прутьев в клетку, дотронуться до мордочки кролика, но, не достигнув цели, одёргивала её, ещё больше заливаясь колокольчиком и, закидывая головку вверх, смотрела на бабулю Полю. Поля, машинально погладив внучку по головке, раздала остальную траву, заглянула в курятник, собрала яйца в корзину, оставленную по пути в огород, подхватила на руки Люську и поплыла к дому, постанывая от боли в спине и ногах.

Динке хотелось любить. Уже тридцать два, а любви всё нет. Любви волнительной, загадочной, неожиданной, поглотившей и, чтобы она, потеряв голову, помчалась за ним, помчалась за ним, помчалась… хоть на край света. Но… край света не светил. Да и никто никуда не звал. Где же взять его, зовущего, если и парней совсем нет в поселке, а если кто ещё и остался холостым, так это разведённые, да пьющие. Просто так жена не отпустит мужика. Ни за что. У другой уведёт, а своего не отдаст.