Андрей Прокофьев - Мертвец (хроника одного коматозного сна)

После этого Елисеев очнулся окончательно. Он стоял, не дойдя одного шага до балконной двери. Он хорошо видел, что она чуточку приоткрыта, и еще желтый шарик отчетливо трансформировался в свет одинокого фонаря, освещающего край производственной базы, расположенной по курсу, прямо напротив дома Елисеева, а за базой, заявляли о себе типовые многоэтажки.

«Какой сумбур, скорее бы приехала Женька» – подумал следователь, включая на кухне электрическое освещение.

После, смешавшись с табачным дымом, пролетели два часа. Когда утро вступило в свои права и послышались всё более явственные звуки со стороны, Елисеев вернулся на кровать. Полных полчаса ему не удавалось отключиться. В голове продолжали бороться две противоположные сущности. Одна требовала отдыха, другая не хотела оставить сложившееся положение без сиюминутного анализа. Силы их были примерно равны, и поэтому Елисеев то закрывал глаза, то вновь их открывал. Минуту тратил на то, чтобы вернуться к образу мертвеца. Следующая уходила на то, чтобы окончательно расправиться с мертвецом, отправив последнего в безапелляционное положение сугубо вымышленной реальности. Наступала третья минута, и она каждый раз пыталась свести в единое целое две предыдущие фазы – это приводило к нестерпимому желанию уснуть.

Можно посчитать. Можно разделить.

Но, в конечном итоге, сон, получив дополнительные баллы со стороны физической усталости, взял вверх, и Елисеев уснул. Облегчения данное не принесло, а, напротив, случилось то, чего Елисеев точно не желал.

4

Замкнутое пространство, в виде узкого, длинного коридора, где между стенами какой-то метр. Позади тупик. Стена окрашенная чем-то темно-зеленым. Нужно двигаться вперед. Все равно почти ничего нельзя разглядеть. Лучше, что свободное пространство ощущалось. Хуже, отсутствовала альтернатива. Но нужно двигаться, что спустя несколько секунд и начал делать Елисеев.

Первые десять шагов сопровождались сильным сердцебиением. Вместе с этим, спина начала покрываться холодной, липкой испариной. Но ноги отмеряли расстояние уверенно, даже торопились, опережая испуганное сознание. Елисеев отчетливо ощущал этот парадокс, хотя понимал, что так быть не должно. Только вот все попытки восстановить нормальный ритм к успеху не приводили, напротив, неприятный диссонанс лишь увеличивался. Нужно было понимать, что если так пойдет дальше, то через несколько секунд его тело потеряет связь с сознанием, вырвется вперед и следом произойдет самое страшное, ведь именно от этого еще сильнее и яростнее стучит сердце, ведь именно данная мерзость начала раздваивать зрение. Ладно, если проснуться. А если нет, откуда эта катастрофическая мысль? Как она нашла себе здесь место? Нет, он не сможет проснуться, он должен будет остаться здесь, в этом коридоре. Остаться навсегда там, где всего метр с небольшим в ширину, где глухая стена за спиной и непроглядный мрак впереди тоннеля, которому нет конца, который затягивает в себя всё сильнее и сильнее. Переворачивает сознание, заставляет ощутить. Нет, всего лишь вспомнить. Еще мгновение, и теперь получается, что необходимо вернуться назад, но не в сторону тупиковой стены, а туда, где и осталось давно потерянное время. Забытое, выкинутое нарочно, с умыслом, чтобы избавиться, чтобы можно было не возвращаться. А значит, спокойно жить, нормально воспринимать действительность. Да, так, не иначе. Иначе нельзя, ибо мрак, ибо не будет ни одного шага вперед. Лишь бутылка, с ней мрачная компания странных личностей, которые собственное отражение, которые быстро утянут на ту сторону, где уже не будет ничего нормального. Нет семьи, нет работы, нет маленьких жизненных радостей, нет новых и старых друзей, нет света, нет хорошего настроения. Лучше не продолжать. Слишком много примеров, избыточно количество воспоминаний о тех, кто не смог вырваться, кто остался в периметре жуткой рабочей окраины. Плохо сложилась судьба этих людей. Можно было бы сопоставить. Вспомнить многих поименно.

Присутствие нереальной реальности могло напомнить, но времени на анализ давать никто не собирался. К тому же, вдвое и неожиданно расширился коридор. Появились двери справа, слева. В глубине, на расстоянии десяти метров, зажглась тусклая лампочка. Всё встало на свои места. Елисеев видел свою сестру Екатерину.

Катя была такой, какой видел её в последний раз, больше двадцати лет назад. Ему тогда исполнилось двадцать пять, Кате было семнадцать. А вокруг них всех, везде и всюду, бесновалось самое мрачное время, из всех времен, которые когда-либо имели место быть. Но ведь неправда, а лишь внутренний мир и не тот, что был частью самого Елисеева, в те годы, а тот, что явился позже. Спустя десять лет, пятнадцать лет. Но точно не тогда, когда середина девяностых годов собирала свою страшную, каждодневную дань. Люди умирали подобно мухам. Кто от наркотиков, кто от самопального алкоголя, кто, не видя иного выхода, завязывал на шее веревку. Болезни, которые можно было бы вылечить, если бы не середина девяностых.

Кто-то был убит, решив, что пришло его время получить всё из ничего. Кто-то превратился во что-то лишь отдаленно напоминающее человека. Всё было. Был Елисеев и в тот день еще живой была его сестра Катя.

Нельзя сказать, что они когда-либо были дружны. Этого не было, скорее, наоборот. И уж точно не в тот день, который так и останется бесконечным. Хотя сколько раз Елисееву удавалось убедить себя, что этот день ничем не отличался от других. Только доказательство держалось недолго. Проходил час, иногда меньше, рушилась полноценность. Вновь что-то мешало, что-то путало. Необходимо было начать вновь, вернуться, но проще было оборвать. Заставить принять факт без наличия полного доказательства. Так проще, но точно, что не легче. А время шло. Оно менялось, оно поглощало и умело обманывало. Кошмар всё увереннее становился реальностью, пока мало материализованной, но определенной, осязаемой, такой, которая каждый день и каждую ночь будет требовать своего всё сильнее, всё настойчивее.

Катя не видела брата. Елисеев не пытался этого исправить, лишь украдкой, пытаясь надежнее спрятаться, наблюдал за тем, что уже видел. Просто основательно забыл. Не мог вспомнить и сейчас. Тем более, странные светотени крутили картинку. Делали это настолько настойчиво, что временами оставался лишь фон, а спустя секунду, всё возвращалось к исходной точке, и вновь перед Елисеевым была Катя. Она смущенно улыбалась, выслушивая того, кто был рядом с ней. Только вот, этого человека Елисеев разглядеть не мог. Последний как будто специально отделялся незримой перегородкой, где сгущался окончательный мрак, где лишь быстрая смена палитры. Всё более темная, всё более злая, дополняемая совершенно неописуемым звуковым рядом, состоящим из бульканья, скрипучего шепота, всего недоступного Елисееву, несмотря на то, что он и сам находился не на своем месте, а в смежной, близкой к ним реальности.