Жюль Мари - Ошибка доктора Маделора. Серия «Мир детектива: Франция»

Наконец, перед судьями появился Маделор, одетый в черное, и дал свои ужасные показания. Вслед за этим, в зале суда раздался крикливый голос адвоката, взявшего на себя ее защиту. Он не щадил усилий, чтобы дискредитировать результаты медицинской экспертизы. Но Маделор возразил, он вступился за свои выводы с особенной энергией.

Что произошло после этого?

Да разве она может на это ответить. Как будто члены суда еще раз обменялись какими-то отрывочными замечаниями. Кто-то сделал было какое-то возражение. В зале раздался шум, все разом заговорили. Наконец, все стихло.

Подсудимой снова велели встать. К ней еще раз обратились с вопросом. Это был уже последний вопрос. Ей показалось, что ее спрашивают, не имеет ли она чего-либо добавить к защите. И она отвечала:

– Нет!

Ее увели. В комнате, куда ее отвели и оставили одну, вместе с жандармами, царила мертвая тишина, но в ее ушах раздавался звон. Ее глаза, в печальной задумчивости, были устремлены на пол. Она машинально считала кирпичи мощеного пола под ногами.

Наконец, жандармы подошли к ней с двух сторон, и каждый из них взял ее под руку и в последний раз привели ее в зал суда.

Навстречу ей доносился тот же самый неприятный голос, от которого она вздрогнула, еще в начале заседания. Этот голос прочитал монотонным образом несколько фраз, которые заканчивались следующим образом:

– Приговорена к смертной казни!

Подсудимая затрепетала, как бы пораженная ударом гильотины.

Голова ее бессильно упала на грудь, руки безжизненно опустились вдоль тела.

Среди публики были слышны отдельные голоса, в которых выражалось волнение. Шум от этих голосов перекрыл повелительный призыв к молчанию.

После этого, вперед выступил человек, одетый в красное платье. Он невольно обращал на себя всеобщее внимание среди толпы, облеченной в одежды темного цвета.

Он заявил подсудимой:

– Анна Комбредель, у вас есть три дня, в течении этого времени вы имеете право подать жалобу в Кассационный суд.

Подсудимая приподняла голову, устремила пристальный взор на человека в красном и сказала:

– Сколько дней?

Председатель суда повторил более четко:

– Три дня.

Она растерянно мотнула головой и… рассмеялась.

Ее увели.

Дело Комбределей произвело в Шато на всех глубокое впечатление, но какого-то странного свойства: все испытывали какой-то необъяснимый страх.

Когда прения по делу кончились, а в процессе не осталось ни для кого и тени тайны, знакомые, остановившись где-нибудь при встрече на улице, говорили один другому:

– Не будь доктора Маделора, госпожу Комбредель не смогли обвинить!

Общественное мнение, позабыв на время о несчастной женщине, на которую только что обрушилась кара правосудия, увлеклось теперь личностью ученого доктора, вооружившего, во имя науки, наказующую руку человеческого суда.

В провинции, любопытство, обычно, принимает весьма откровенные формы. Это любопытство, раз нацеленное на Маделора, стало преследовать его с неумолимой настойчивостью. Когда он шел по улице, взгляды всех устремлялись в его сторону и долго-долго следили за ним. Если он проходил мимо окон чьего-либо дома, занавески в этих окнах начинали вдруг колыхаться, их приподнимали, а из-за них выглядывали головы любопытных, сгоравших от нетерпения взглянуть на проходящего мимо доктора.

Словно он был какой иностранец! Словно его никогда прежде не встречали на улице!

Маделор сделался вдруг каким-то легендарным лицом. При его появлении, всеми овладевал какой-то непонятный ужас. Все стали относиться к нему с необъяснимой недоверчивостью.

Он проходил по улице с потупленной головой, мелкими шагами, тяжело опираясь на свою трость, не обращая внимания на то, что вокруг него происходило. Казалось, был весь погружен в какие-то тяжелые думы.

Можно было подумать, что мозг его занят какими-то научными исследованиями, которые не дают ему покоя, даже и во время прогулок, предпринятых с целью развеяться.

Дети сторонились, разбегались врассыпную, бросали свои игры – стоило им только издали завидеть печальную и униженную фигуру доктора, шедшего к ним навстречу. В их детском воображении образ доктора Маделора был окружен ужасами какой-то грозной, непобедимой власти. В таком смысле отзывались всегда о докторе их отцы и матери. Спрятавшись куда-нибудь, при приближении Маделора, дети говорили про него шептались:

– Это господин Маделор, доктор…

Другие спешили прибавить:

– Это тот человек, по вине которого осудили и приговорили к смерти госпожу Комбредель! Приговорена к смерти! К смерти!

Легко сказать! Для детского разума это было такое дикое, непонятное слово! Конечно, доктор должен, непременно, быть каким-нибудь сверхъестественным существом, чтобы так полновластно распоряжаться жизнью своих ближних…

В дни, последовавшие за днем судопроизводства по делу госпожи Комбредель, Маделор много выходил из дому. Он чувствовал, что город интересуется им, что в устах всех и каждого находится его имя. Он еще раз хотел убедиться в непоколебимости своей медицинской репутации, которая, вот уже целые двадцать лет, окружала его своим ореолом.

И это не значит, чтобы Маделор обманывал самого себя. Его вера в самого себя была здесь решительно не при чем, и нисколько не затемняла его обычного беспристрастия. Он искренно был убежден в свой правоте. Со дня обвинения Анны Комбредель, в глубине его души ни разу не шевельнулось ни единого упрека совести, ни единого сомнения или какого-либо беспокойства. Он довел до конца тяжелую, возложенную на него обязанность. Вот и все!

Он сделал несколько визитов. Обыкновенно, он очень редко навещал своих знакомым, через большие промежутки времени, по торжественным дням.

Теперь, когда его имя переходило теперь из уст в уста, но к его имени, как нечто роковое, неизбежно присоединялось имя Анны Комбредель.

Будь он хотя бы немного повнимательнее к тому, что вокруг него творилось, не будь он так сильно ослеплен блеском своей репутации, он, непременно, сумел бы подметить известного рода пугливое любопытство, которое проглядывало в том показном радушии, с каким его везде принимали.

Но доктору Маделору было теперь не до этого.

Он с жадностью наслаждался своей собственной славой. Эта слава его ослепляла, так сильно он был поглощен созерцанием своего торжества…

Конечно, это было торжество… Не найди он в трупе яда – он смотрел бы на это, как на неудачу. Не найти яда – для него значило потерпеть фиаско.

Приговор Анне Комбредель был вынесен.

Она, словно милости, попросила позволения увидеться со своим сыном. И ей милостиво разрешили.