Павел Амнуэль - Что там, за дверью? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 24

Бронсон вошел следом, он ожидал, что хозяин включит освещение, но сэр Эндрю прошел к одному из окон, выглянул в сад, будто хотел удостовериться, что никто не заглядывает в дом, и остался стоять, опершись обеими руками о широкий подоконник. В полумраке трудно было разглядеть выражение его лица, но можно было понять, по крайней мере, что смотрит сэр Эндрю на большую – футов восьми в высоту – картину, не висевшую на стене, в отличие от прочих, а стоявшую на мольберте и расположенную так, что свет луны позволял видеть изображение, не особенно даже напрягая зрение, тем более, что краски, похоже, имели в своем составе фосфор или иное подобное вещество. Бронсону показалось, что нарисованное кресло чуть светилось, и чуть светились белые занавески, а лицо женщины, сидевшей в кресле вполоборота к зрителю, светилось точно, это было самое яркое пятно на картине, и, тем не менее, Бронсон почему-то подумал, что свет излучают не фосфоресцирующие краски, а глаза женщины, это внутренний свет, который можно ощутить, как ощутил он, но невозможно увидеть реальным зрением.

Женщина смотрела старшему инспектору в глаза, и взгляд ее был светлым, как солнечный день. Взгляд был светлым и говорил. Он говорил словами, которые совершенно отчетливо звучали в полумраке комнаты. Бронсон мог поклясться, что слышит звонкий женский голос, хотя и понимал, что это следствие его внутреннего состояния, игра воображения, фантазия, заставлявшая его предков в аналогичных условиях видеть бродившее по замку привидение, слышать его жуткие вздохи и ощущать исходивший от призрака потусторонний холод.

– Добрый вечер, – услышал старший инспектор. – Мне так хочется надеяться, что вечер действительно добрый.

– Добрый вечер, Лиззи, – сказал стоявший у окна сэр Эндрю, и эти слова уж точно не были Бронсоном придуманы. – Ты не сердишься, что я привел гостя? Я тебе рассказывал о нем, это старший инспектор Бронсон, он из Скотланд-Ярда и все равно не оставит меня… нас… в покое, пока не дознается до истины. Он может даже арестовать меня. Я прав, старший инспектор?

В горле у Бронсона неожиданно пересохло так, что он не мог бы произнести ни слова, предварительно не откашлявшись, а лучше – выпив портера, и старший инспектор пожалел, что не захватил с собой кружку, оставленную на столе.

– Ну что вы… – голос звучал фальшиво, как флейта, на которой предлагали играть Гамлету. Он все-таки откашлялся, приводя заодно в относительный порядок разбежавшиеся мысли, и продолжил:

– Я не… вовсе не собирался вас… У меня и ордера нет…

– Позвольте вам представить, старший инспектор, – перебил Бронсона сэр Эндрю, – мою жену перед Богом Элизабет Притчард, урожденную Донахью.

– Энди, – Бронсон все еще старался думать, что голос звучит в его голове, хотя и знал, что это не так, – Энди, ты уверен, что поступаешь правильно?

– Лиззи, дорогая, по правде говоря, я должен был хоть кому-то… а старший инспектор все-таки умный человек и, по-моему, способен…

– Я могу вам чем-нибудь помочь, леди Элизабет? – спросил Бронсон, и это, наверно, были единственно правильные слова, интуиция не подвела его, какое-то время – Бронсону показалось, что прошел час, на самом деле пауза длилась не более минуты – стояла тишина, прерываемая только шумным дыханием сэра Эндрю, а потом будто сами собой зажглись три старинных бра в углах комнаты, и лишь тогда Бронсон увидел выключатель, располагавшийся чуть ниже подоконника.

При электрическом освещении свет луны, лившийся из окон, поблек и будто истлел, а картины на стенах, напротив, заиграли красками и ожили – это были мастерски выписанные пейзажи, возможно, копии с полотен Констебля. Бронсон не настолько хорошо разбирался в живописи, чтобы дать картинам верную цену, да и смотрел он не по сторонам, видел направленный на него взгляд женщины с картины на мольберте и не мог толком разглядеть ничего больше.

– Вы не можете мне помочь, старший инспектор, – нарисованные губы леди Элизабет шевелились, но почему-то старший инспектор не испытывал удивления. Он подошел ближе и протянул руку, чтобы коснуться холста, но два возгласа остановили его.

– Не нужно! – воскликнул сэр Эндрю.

– Прошу вас, не надо! – воскликнула леди Элизабет.

– Извините, – пробормотал Бронсон, отдергивая руку.

Он сделал шаг назад, но не мог оторвать взгляда от лица женщины. Бронсон видел, понимал, ощущал – леди Элизабет Притчард не была изображением на холсте, он видел движение ее взгляда и ладоней, лежавших на коленях, понимал, что красками нарисован лишь фон: уходившая в бесконечность анфилада комнат, повторявших одна другую, что-то похожее на множество зеркальных отражений, в этом был заключен некий символ, и старшему инспектору казалось, что он даже понимает – какой именно. И еще он ощущал – хотя как это могло быть на расстоянии нескольких футов? – теплоту ее кожи, исходивший от женщины аромат французских духов, и еще что-то, чего не мог ни объяснить, ни описать, и это обстоятельство больше всего выводило его из душевного равновесия, он искал подходящие слова, не находил и произнес фразу, которая наверняка не соответствовала ситуации, но подходила к ней, по мнению Бронсона, идеально:

– Портрет Дориана Грея, – сказал он. – Сэр Эндрю, в юности я был уверен, что Оскар Уайльд написал реалистическое произведение. Потом, конечно, понял внутренний смысл, но, видимо, первые ощущения всегда правильные.

– Нет, – отрезал сэр Эндрю, подойдя к холсту и коснувшись кончиками пальцев ладони леди Элизабет. Ладонь отдернулась, спряталась за складками ткани, леди Элизабет посмотрела на мужа укоризненно, и сэр Эндрю, тяжело вздохнув, спрятал руки в карманы своего широкого пиджака.

– Нет, – повторил он. – Старший инспектор, если вы помните Уайльда… Портрет был нарисован красками. А Лиззи… Теперь вы верите, что я не убивал ее и не закапывал тело в подвале?..

– Не знаю, – пробормотал Бронсон. – Скорее наоборот.

– Наоборот? – поднял брови сэр Эндрю, а леди Элизабет поднялась с кресла, руки ее бессильно повисли вдоль тела, а взгляд показался старшему инспектору беспомощным – взгляд раненой птицы, к которой приближается борзая.

– Ну… – протянул Бронсон. – Это ведь трюк, верно? В наш век технических изобретений… В «Одеоне» показывают звуковое кино, очень впечатляюще, я был на прошлой неделе… Правда, фильм черно-белый, и звук приглушенный, и экран там – полотно, а не холст… Но ведь это решаемые проблемы… Наверняка решаемые, раз у вас получилось.

– Я говорила тебе, – сказала леди Элизабет. – Я тебе говорила…

– Погоди, – возразил сэр Эндрю, – ты говорила, да… Послушайте, старший инспектор…

– Можно мне осмотреть мольберт? – перебил хозяина Бронсон. – Я ничего не испорчу, только хочу разобраться.