Элти В. - 1415131131738

– На нашей половине огня почти не было, но со стороны детской гостиная была как… сон, как кошмар, самый настоящий… ад.

Папа зло поджимает губы, но злится явно не на маму.

– Я даже не представлял, что делать, спросонья. Собственно, ничего я и не сделал…

– Твой папа пытался прорваться, – уверяет мама, обняв его за плечи, – он кричал детям, искал, что накинуть на огонь, чтобы пройти к ним, но ничего уже не было – вещи горели. И никто из них не отзывался. Ты плакала, разве что.

– Я думал уже, что могу просто пройти через огонь, но жар…

– С ним не договоришься, – помогает Эди.

– Верно.

Мамины руки очерчивают нежные полосы по папиным кистям, и он вдумчиво сжимает её пальцы. Видимо, так она понимает, что ему нужна передышка. Вдвоём они, как шестерёнки, складываются в печальную идиллию, в которой Эди обычно оставляет их в дни рождения детей. Сегодня не тот случай.

– Телефонный провод тогда уже, видимо, сгорел – даже гудков не было, – уточняет мама дрожащим голосом, но с несомненным желанием продолжать. – А дверь заклинило от жара, даже под лопнувшим окном был огонь. Но мы втроём выбрались. Кинулись к окнам детской, – поймав взгляд Эди, она снова упирается взглядом куда-то в ковёр. – Туда залезть было невозможно. Я только помню, как внутри нельзя было даже кровати различить – за огнём не было видно ничего.

– Тогда твой папа побежал к машине, но там не оказалось бензина, побежал к Милковичам, но у них накануне украли телефонные провода и бензина тоже не было. Всё это тянулось так долго, а огонь разгорался так быстро, и твой папа решил бежать к следующему дому, за четыре километра.

– Это была самая быстрая пробежка в моей жизни, но такая… такая долгая, – будто усмехается он, а на самом деле даже не силится поднять уголки губ, и Эди трёт нос —не расплакаться бы. – У соседей я вызвал пожарных и вернулся. Там…

– Всё уже было в огне. Чип хоть вернулся, – ласково треплет мама мохнатое ухо под столом. – У него тогда была щенячья привычка убегать ночью, а возвращаться довольным и вонючим. Он сидел с тобой, пока мы с твоим папой таскали воду вёдрами из гаража: он к дому – я к реке, он к реке – я к дому. Часа два. А если останавливались, – мама запрокидывает лицо, удерживая слёзы на ресницах, – начиналась истерика. Если честно, —она стыдливо расправляет жёлтый подол и, опустив голову, прячет слёзы волосами, – если честно, я не думала, что увижу рассвет.

Папа всё так же упрямо смотрит в стенку.Мама хотела броситься в огонь, в реку или просто не знала, что можно остаться в здоровом рассудке, часами наблюдая гибель своих детей? Эди не уверена, что она бы осталась вменяемой, наблюдая гибель родителей и не имея ни единой возможности спасти их, а значит и ни единой, даже самой крошечной и безумной надежды. Не перед ним – огнём.

– Когда пожарные приехали, было уже пять утра. От дома осталась одна конструкция, даже крыша упала на наших глазах, – сипит отец и вдруг совсем шепчет: – На наших детей.

– И… всё. – Подводит черту мама, но у Эди есть ощущение, что «всё» – это не о конце рассказа. – Прости, я не должна… Мне нужно быть благодарной, что ты… Но иногда я не… Я помню так ярко, – шепчет мама, глядя в стол, – будто мы смотрели на гибель всего, что у нас есть, только вчера.

Она знала, что её родители так никогда и не срастили те пустоты, из которых выдрали их детей, она видела, что ничего для них не осталось в прошлом, но знать и чувствовать – две стороны одного зеркала. После теней «если бы я» и «если бы я не», прячущихся меж строчек в рассказе, Эди не сможет смотреть на них как прежде. Теперь это не альтруистичный, простодушный шкаф и его уравновешенная, колкая жена. Это призраки её молодых родителей. Головоломки из маминых рук, нетронутые книги про шпионов, подержанная машина на семнадцатилетие – призраки. Эди сама, кажется, скручена из призрачных деталей.

Приложив кулак ко рту, папа держит мамину руку под столом и жмурится, не в силах смотреть ни на одну из них через слёзы. Он тоже знает это – знает, что все они призраки. Должно быть, он представлял, что было бы, если б они все просто не проснулись и сгорели в один день. Должно быть, он презирал себя за эти мысли. Должно быть, таких мыслей вереница, была и есть. Должно быть, так всем стало бы легче.

Их даже не половины – их меньше на четыре части. И Эди вдруг видит, как сильно они постарели совремён фотографии на её тумбочке, где мама держит её, новорождённую, и папа обнимает их за плечи. Теперь они седые, усталые старики. От уголков их глаз плетут сети морщинки, но в самих глазах всегда лежит тяжёлая, воющая, горячая она – тоска. Разбуди их посреди ночи, она будет там. Два сломанных человека, напуганных перед вылетом из семейного гнезда единственного неразбившегося птенчика.Эди старается перевести дыхание, пока родители невидяще смотрят вниз и собирают себя по кусочкам обратно перед руинами призрачного дома.

Только вот… Только вот родители не сдались. Они должны знать, что она знает, верно? У неё в рукаве козырь – газета с объявлением в родительском серванте, но они же понимают, что она слышит людскую болтовню про их неугомонность?

Всосав сопли – «Я плакала?» – Эди находит идеальный вопрос:

– Где они похоронены? Я бы хотела… хотя бы знать.

– Оу, – поднимает голову мама и собирает волосы с лица, – полиция ничего не нашла, сказали, что всё сгорело.

– Но в таком случае обычно…

– Берут горсть золы для захоронений, да, – вмешивается отец, – но твоя мама нашла выход получше.

Он указывает в окно, выходящее на передний двор, и Эди прослеживает, куда он указывает – клумба?

– Клумба?

– Да, там была детская, и если дети были там, то они всё ещё цветы моей жизни, – несмотря на шутку, смазано говорит мама.

И все в комнате замирают.

Мама не поднимает глаз, но бледнеет. Папа не отпускает взгляда Эди, но краснеет.

Вот оно. «Если». Эди почти готова улыбнуться, получив кусочек своей правды. И как обычно – одного укуса ей не хватает.

– А где бы ещё им быть? – спрашивает она дурочкой.

– В смысле, не в детской, – встревает отец.

– Если их не было в родительской и в гостиной, то… остаётся ведь только детская, – не сдаётся Эди, хотя отец шлёт ей предупреждающие взгляды: чуть приподнятые нижние веки и прямые брови. Не сегодня, пап.

– Твоя мама, очевидно, оговорилась…

– Знаешь, ты дважды говорил о детях в настоящем времени, – замечает она.

– В самом деле? – задумывается папа и вдруг хвалит: – Ты очень внимательна. Должно быть, я случ…

– Пожалуйста, – надавливает Эди, – договорите до конца.

– Всё дело в костях, – наконец выкладывает мама и садится прямо. Она говорит с готовностью, которую удерживала не по своей воле, и со страстью человека, желающего быть понятым.– Через три года…