Мария Фомальгаут - Клюв/ч

…заключенный три черточки и квадратик (да он же этот, как его там, Я… Я… не помню) болен, температура 39,9 (в фариках, ё-моё, а не в цельсиях!), галлюцинации с бредом, судороги, потеря сознания…

Отчет…

…какой тут может быть отчет, какое тут вообще может быть что. Это грандиозное что-то было, это надо было видеть, два огромных города будущего в свете исполинской луны Сатурна. Сначала они просто смотрели друг на друга, они как будто первый раз по-настоящему увидели друг друга, каждый город почувствовал, что он не один, не единственный, что есть еще какая-то реальность, какой-то мир, какой-то город…

А я еще на что-то надеялся, может, города окажутся умнее своих создателей, может, договорятся как-то – по крайней мере, они приглядывались, принюхивались, причувстсвывались, пытались понять друг друга. Еще на что-то надеялся – когда приближались – осторожно-осторожно, бережно-бережно, и даже надеялся, когда отпрянули, отскочили с каким-то звериным шипением, затаились, – чтобы ощериться друг на друга электромагнитными всполохами, пытаться сжечь друг друга дотла. Казалось, они готовы были наброситься друг на друга – но только казалось, они замерли в напряженном ожидании, не в силах сделать смертоносный бросок.

Я никогда не думал, что города могут прыгать – вот так, с места, стремительно, оставляя после себя осколки льда, вот так взмывать в воздух (если это мертвенно-ледяное можно назвать воздухом), обрушиваться друг на друга всей мощью, перед которой меркнут все доступные нам технологии.

Вот я говорю – война, а на деле и не было никакой войны, не кололи друг друга штыками солдаты, не тянулись по льду боевые машины, не рвались снаряды, не свистели пули, – мне казалось, я даже вижу, как жители городов ходят по улицам и не замечают, что их города уже готовы вцепиться друг другу в горло.

Я раньше и не думал, что у городов может литься кровь из разорванных глоток, да и сейчас не думаю, потому что это были не города, это было другое что-то, не пойми что, они сами не понимали, что они такое. И кажется, в последние секунды их жизни я видел в их мыслях (с каких это пор я научился читать мысли городов?) сожаление, что они так и не поняли, что они такое…

…а дальше уже можно не заходить в лазарет, уже не смотреть, уже не констатировать смерть, уже не думать, какие мессы читать над итальянцем и что там делать по японским обычаям.

– …а надо на грудь умершего нож положить, чтобы отогнать злых духов, и еще столик рядом с кроватью с цветами всякими, свечами… еще шесть монет ему в гроб и чего-нибудь такое, что он при жизни любил…

– Спасибо, уважаемый читатель…

– А… скажите… а человечество теперь… все, да?

– Да, теперь все.

– А вы же не просто надзиратель, вас же сюда тоже за что-то?

– Верно говорите.

– А…

– Вот, взгляните:

Имени нет.

Послан в мир людей, чтобы уничтожить человечество.

Сослан в будущее за попытку уничтожения человечества.

Задача выполнена…

Расправляю крылья.

Поднимаюсь в черное небо в тусклом свете тающего сатурнового месяца.

– …уважаемые пассажиры, ваш рейс задерживается…

Симплекс сердится, Симплекс звонит кому-то неведомо кому, буду-буду, когда-то буду, неведомо когда. Кто-то там бесконечно далеко сердится, ждет, где-то там, бесконечно далеко дом, – большой, уютный, подсвеченный пламенем очага, пахнущий медом и пряностями.

Симплекс садится за столиком где-то нигде, возле окна, за которым взлетают и опускаются самолеты, и плавно поднимается в небо луна – Симплекс ждет, когда она дойдет до перегородки в окне, сядет на неё, как на жердочку.

Симплекс считает часы – час ночи, два часа ночи, три часа ночи, это еще только будет, а сейчас только час, и еще ждать целых шесть часов, прежде чем – уважаемые пассажиры, пристегните ремни – и вдавит в кресло, мягко, и в то же время удушающе, и город за стеклом качнется влево, потом вправо, потом скользнет вниз по причудливой дуге, скроется где-то нигде.

Симплекс смотрит на маленькую гостиницу, затаившуюся между колоннами, смотрит на цены, думает, как будет там долго ворочаться, пытаться уснуть – морщится. Устраивается поудобнее за столиком, понимает, что пропустил момент, когда луна села на жердочку, она уже поднялась выше. И даже если наклониться над столом, луна все равно окажется выше.

Скоро все кончится, говорит себе Симпеклс.

Скоро.

Шесть часов.

А потом будет дом, пропахший корицей и пряностями, подсвеченный пламенем очага, и огромная постель, куда можно нырнуть, как в море.

Симплекс перебирает салфетки на столе, пишет формулы, играет с ними, как с кубиками, а если так, а если так, а если эдак…

Вселенная настораживается.

Ждет.

Пугается – когда Симплекс заходит в тупик, не знает, куда двигаться дальше, похоже, что никуда, похоже, что все запуталось, безнадежно и безвозвратно. В какой-то момент Симплекс уже готов скомкать салфетки (вселенная в ужасе), и правда, комкает, бросает, обреченно смотрит на часы, отсчитывает бесконечные минуты. Спохватывается, находит тот ключик, которым открывается нагромождение цифр, – снова разворачивает салфетки, дописывает, собирает по кусочкам.

Вселенная выдыхает.

Вселенная смотрит, читает, познает саму себя.

– …уважаемые пассажиры, ваш рейс задерживается…

Симплекс сердится, Симплекс звонит кому-то неведомо кому, буду-буду, когда-то буду, неведомо когда. Кто-то там бесконечно далеко сердится, ждет, где-то там, бесконечно далеко дом, – большой, уютный, подсвеченный пламенем очага, пахнущий медом и пряностями.

Симплекс садится за столиком где-то нигде, возле окна, за которым взлетают и опускаются самолеты, и плавно поднимается в небо луна – Симплекс ждет, когда она дойдет до перегородки в окне, сядет на неё, как на жердочку.

Кажется, это уже было, говорит себе Симплекс, – час ночи, луна на жердочке, шесть часов, растянутые в бесконечность. Или не было, думает Симплекс, да нет, не могло этого быть. Снова разворачивает салфетки, так, на чем он остановился, вот здесь…

…снова играет с цифрами, перебирает одну за другой…

Вселенная смотрит, слушает, познает саму себя…

…разбился на взлете, все пассажиры погибли…

…Симплекс этого не узнает, вселенная позаботится, чтобы не узнал, чтобы смотрел на часы, считал – один, два, три, четыре, пять, шесть – перебирает салфетки, играет с цифрами…

Вселенная ждет.

Познает саму себя.

Октябрельник, октябрядцатое октября.

…ну, вот уж даже не знаю, про что я должна писать на премьере в Опере – а ведь это первое в моей жизни задание, и только попробуй выполнить не на шестерку с плюсом, – и не видать мне столичной газеты, как своих ушей, да что столичной газеты, меня даже в какой-нибудь «Сельский вестник» не возьмут, и прозябать мне на кассе какого-нибудь Гурмана-дурмана до конца моих дней. Знать бы, что заинтересует достопочтенную публику – высоченные арки, неспешно прогуливающиеся по коридорам, изящные лестницы, что обмахиваются не менее изящными веерами, или витражи, которые уютно устроились в окнах, кокетливо подмигивая солнечными бликами. Или писать о платьях, что пришли на премьеру, и так торопились, что забыли взять с собой хозяев? Например, вот это, темно-вишневое с кружевами…