Марина Важова - Под знаком огненного дракона. Жанна Лилонга. Перстень Мазепы

И там он начал выкладывать такие факты из свой биографии, что окончательно сбил их с толку. Тут были и горячие точки, и смертельные каскадёрские трюки, и тайные поручения от спецструктур. Названия городов, стран, известных имён так и мелькали в его рассказе, который он преподносил с кривой улыбкой, как бы извиняясь перед молодыми за свою необыкновенную биографию. «Да, я вам не компания… У вас всё впереди, а мне пора писать мемуары», – произнёс он под конец и накрыл их тонкие ладошки своими, как бы соединяя Жанну и Гриню. И в тот же вечер проводил их до дома, обнимая, как детишек, за плечи, а сам уехал. С тех пор он ни разу не ночевал в мансарде, а только приходил временами, без предупреждения, с пакетами продуктов в обеих руках.

Гриня не сразу переселился в комнату Жанны. Что-то подсказывало ему – надо ждать от неё знака. Потому что с уходом Стаса многое переменилось. Не было тех доверчивых и говорящих взглядов, которым не нужны слова. И разговоры – обо всём на свете – сразу сошли на нет. Возможно, их подталкивало друг к другу присутствие Стаса. Без него пропали острота и нерв общения, словно они встретились впервые и боязливо открывали свои души.

Две ночи он почти не спал, забываясь временами, и тогда видел себя со стороны, как он входит в комнату с «Любительницей абсента 14 14 «Любительница абсента» – картина Пабло Пикассо. » над расшатанным столом, как садится на железную кровать и, уткнувшись поверх одеяла в плоский живот, выдыхает горячий воздух. Впоследствии он с этого всегда начинал, грел её лоно этим долгим горячим дыханием, запрещая себе, покуда мог терпеть, дотрагиваться руками.

На третью ночь их существования без Стаса, он, как обычно, быстро приготовил немудрёный ужин, и они с Жанной до поздней ночи сидели за столом, разговаривали, вернее, говорил, в основном, Гриня: про свои планы – тогда они ещё были – про смешное и трогательное из детства. Как будто не было в его жизни умирающей матери, брошенной учёбы, отступившейся от него родни. И когда уже собрался «к себе», за стеночку, когда встал и с чашками в руках направился к раковине, Жанна подобралась сзади, обняла его худенькими ручками, забралась между пуговицами под рубашку и затихла, спряталась.

Ах, лучше не вспоминать то время! Тогда всё казалось преодолимым, не приняло ещё ту форму безысходного, тупого сползания в жерло крутящейся воронки. А ведь прошло только полгода! Кажется, что вечность пролегла между сегодняшним днём и той замечательной жизнью, когда он смело ходил по улицам, и не было этого оглушительного долга, не было слежки, а Жанна ещё выходила. Сейчас он идёт к ней и точно знает, что его встретит мёртвая тишина, а его любимая, его желтоклювая птичка лежит в той же позе, как он её оставил, без всяких признаков жизни.

По привычке оглянувшись, Гриня зашёл в тёмное, пропахшее мочой и кошками парадное и направился было к лифту, как ему дорогу преградила громадная фигура. В тот же миг тяжёлый удар слева – будто стена упала – повалил его в абсолютный мрак, так что Гриня не успел даже крикнуть. Последнее, что он слышал, был испуганный звон проходящего трамвая, скрежет колёс по рельсам и краткое «готов!» прямо над ухом.

Целый год, начиная с того памятного дня, когда его отключили в парадной дома, судьба Грини от него самого практически не зависела. Всё, что он пережил за это время, случилось как бы с кем-то посторонним. А он, Гриня, по неизвестной причине был тому свидетелем. Это не его трое суток держали связанным в смрадном подвале и не его приходили бить и обливали керосином, поигрывая зажигалками. И душили пакетом не его, иначе как он мог запомнить судорожную тряску ног, которую наблюдал откуда-то сверху? И всё же, призвав логику, Гриня осознавал, что всё происходило с ним, именно с ним. Просто теперь он уже другой, и это к лучшему.

Прежнего Гриню не вернуть, да и кому он нужен? Жанне, Ленон, матери? Какая им от него польза? От «шестёрки», жалкого наркомана – да, теперь это стоит признать, он ведь долгое время корчился в страшенных ломках… И не жил по-настоящему, только небо коптил, каждый день считал, прикидывая, сколько ещё осталось. Если бы не Жанна, давно бы развязался с этой мутью.

Новый Гриня знал, чего хочет, у него был авторитет, с ним считались. Больше не надо было прятаться, всё время бояться, что его разыщут и убьют. Ведь проценты по долгу уже исчислению не поддавались! Зря он бегал, надо было сразу соглашаться на предложение Короля, тогда ничего бы с ними не произошло. Но раньше он был глуп и слаб. Вернее, его вообще не существовало. И когда на заводе этом заброшенном товар паковал, дурея за день от ядовитых испарений и превращаясь в зомби. И когда под вагонами лежал, понадёжнее пристраивая в пазухи обшивки пакетики с дурью. И когда посылки с двойным дном отправлял, впервые отпущенный на доверие в Новгородском посёлке с дурацким названием Белебёлка. Это всё ещё был прежний Гриня, трусливый и придавленный.

И только когда Король его вызвал к себе и сказал, что с долгом частично покончено, проценты списаны, а потом, как с равным, обсуждал утечку на «производстве», вот тут-то и произошла подмена. Появился новый Гриня, только он стал теперь Грином или Гринусом. Так и говорили: где там Гринус-полный минус? Потому что с введением придуманной им системы контроля издержки пошли на убыль. И чей-то левый навар тоже.

Вот где пригодился боевой арсенал накопленных за многие годы знаний: рассортированных, очищенных от популяризаторской шелухи, подобранных по смыслу и значимости. К примеру, что с двойным учётом товара слишком много расходов, зато есть возможность свалить ответственность. И хотя денежная часть Грини не касалась, он поневоле прикидывал, как бы сам поступил, особенно теперь, с появлением микрочипов.

Король оценил и приблизил. Свой новый статус Гриня прочувствовал быстро: его примерно поколотили, стараясь не оставлять видимых следов. Он даже знал, кто, хотя никого не видел в напяленном на голову мешке. Это были дружки Филона, известного своим вероломным характером и больше других пострадавшего от изобретения Гринуса. Стараясь сдержать стоны, ругал себя за хилость и отсутствие реакций. Жаловаться было не в правилах Грини, и он ни слова не сказал Королю про экзекуцию, лишь попросился в спортзал. Король скользнул насмешливым взглядом по распухшей скуле, но уже на следующую встречу принёс годовой абонемент в школу самбо.

И Гриня приободрился. Много полезных мыслишек роилось в его голове, но он не торопился, выдавал информацию дозировано, оставляя на будущее. Потому что по-прежнему целиком зависел от Короля, а главное – Жанна зависела. Они, конечно, вскрыли тогда их жилище и забрали её, куда-то отвезли. Король сказал: туда, где ей будет лучше, – а больше ничего не стал объяснять и видеть Жанну не позволил. Только временами фотки показывал, из которых было ясно, что её держат в деревенском доме. Отдашь долг, тогда заберёшь, ничего с ней не случится.