Марина Важова - Под знаком огненного дракона. Жанна Лилонга. Перстень Мазепы

Теперь он часто встречался с Валентином, и если мать ездила в его медицинский центр на Петроградскую сторону, то Григорию Александровичу было позволено навещать доктора Карелина дома. Это произошло случайно, они не сговариваясь встретились на выставке картин Сандро. Гриня пришёл туда в надежде застать отца и перехватить у него денежку, проторчал там безрезультатно битый час и уже было направился к выходу, как заметил Валентина Альбертовича под руку с высокой дамой. Смотрелись они комично – дама, которой было далеко за сорок, уцепившись за локоть коротконогого спутника, шла скособочено, но гордо. Доктор что-то шепнул ей на ухо, и дама принялась в упор разглядывать Гриню. Они познакомились. Дама оказалась владелицей этого выставочного салона и звали её Генриетта – или просто Грета.

Валентин Альбертович ни за что не захотел отпускать «милого Гриню». Тут же изложил дальнейший план, по которому они втроём должны были немедленно ехать к нему, Валентину, на Каменный остров, где он – как и все его предки, ещё на заре петровских времён! – проживал в старинном особняке. И там, в его холостяцком жилище, они наконец-то смогут без помех поговорить о главном: о Грине и его будущем. Без помех? – подивился Гриня, кося глазом в сторону удалившейся в административное крыло Генриетты. Перехватив недоуменный взгляд, Валентин не замедлил добавить: вот именно.

Оказалось, что у доктора уютный старый мерседес пыльного цвета с чёрным низом и мельхиоровыми деталями. Они мигом доехали до Каменного острова, а там уже медленно – как будто прогуливались где-нибудь за городом – пошуршали вдоль узеньких дорожек, пока, минуя несколько мостиков разной степени обветшания, не подъехали к особняку, который оказался старым деревянным домом, скрытый деревьями в глубине двора. Было и резное крыльцо, и фонарь, но остального Гриня в темноте не разглядел, они уже входили в обширную для такого скромного жилища прихожую, и хозяин, препоручив гостя Генриетте, отправился хлопотать по хозяйственной части.

Потом появились всякие вкусности и напитки, из которых доктор позволял себе только минеральную воду, Грине налил сухого вина, а Греточке – чего её душа пожелает, то есть коньяка, виски и тягучего жёлтого ликёра, название которого дама произносила в нос: Бо-о-олс 5 5 Bool’s – яичный (англ.) .

Несмотря на слабое вино, Гриня довольно быстро захмелел. Генриетту же, похоже, крепкие напитки не брали совсем, она лишь всё более оживлялась, похохатывала и поминутно вскакивала якобы за чем-то очень ей нужным. Туфли она зашвырнула под диван и при каждом движении демонстративно приподымала юбку, как будто она ей мешала.

А она ей мешает, – подумал Гриня и быстрым движением дёрнул сзади за молнию. Но ничего не произошло, юбка плотно сидела на широких бёдрах. Идиот! – мысленно обругал себя Гриня, – у девчонок всё держится на застёжках и ремешках, нашёл что вспомнить!

Но, похоже, его порыв встретил одобрение. Как бы изнемогая от смеха, Грета навалилась на него, трубя в ухо: «Гриня! Малыш!». Валентин Альбертович на миг скромно опустил глаза, не скрывая, впрочем, лукавой усмешки, но тут же в упор взглянул на Гриню, и тот прочёл: вот именно.

Куда подевался Валентин? Сколько прошло времени? Гриня понимал только, что ещё ночь и они с Гретой в комнате одни. Правда, она не в счёт, спит себе на пушистом ковре, уткнувшись в плюшевую подушку, которых в комнате уйма. Гриня, видимо, и сам задремал, потому что ему снилось море, вода была такой прозрачной, что он видел камни на дне и чувствовал невесомость своего узкого тела, ныряя за красивой раковиной. Он и сейчас ощущал эту лёгкость и сначала нахмурился, а потом прошептал: «Так вот оно что…».

Ну, хорошо, а дальше? Разве об этом он мечтал? Разве по этому поводу Валентин Альбертович сказал «вот именно»? Захотелось немедленно сбежать, а потом на досуге всё обмозговать. Гриня уже начал прикидывать, как через пешеходный мост попадёт на Песочную набережную и прямиком завалится к отцу, но Генриетта вдруг резко села и хриплым шёпотом произнесла: «Ты куда, малыш?». И тут он увидел её по-детски сонное лицо, белеющее в свете луны, трогательно беззащитную шею, пальцы, сжимающие на груди края кофточки.

– Не уходи, куда ты на ночь глядя, – по-деревенски пропела Грета и, уловив Гринино колебание, метнулась к нему, повалила на диван, мелко-мелко целуя куда попало и стаскивая натянутые было джинсы.

Когда Гриня проснулся, было позднее утро. На столе он сразу увидел записку, но прочесть не спешил. Сперва прошёлся по комнатам и убедился, что в доме никого нет. Потом небрежно раскрыл сложенный вдвое лист, оттуда выпало несколько крупных купюр, и Гриня понял, что в его жизни появилась новая тема. Он вышел в неправдоподобную для города тишину двора и, разметая шагами позолоту осыпавшихся дубовых листьев, довольно скоро оказался на остановке трамвая. И только дома, пряча новые шёлковые банкноты в тайничок старинного, ещё прадедова секретера, вспомнил, что записку так и не прочёл. Но не смутился и не стал звонить Валентину Альбертовичу, вмиг рассудив: сами позвонят.

Дожив до семнадцати лет, Гриня не приобрёл мужского опыта. Всё, что с ним в этой сфере происходило, смешно было бы и пересказывать: один стыд и неловкость. Тому способствовало и чуткое обоняние: Гриня с детства был настоящим нюхачом с жёстко очерченной границей приятных и противных запахов. Нельзя сказать, что ему не нравилось, как пахнут женщины, просто у него не выработалась связь между запахом и предчувствием наслаждения. Его обонятельные рецепторы не зашифровали ещё в мозговые импульсы тот общий компонент, присущий всем без исключения женским организмам, который осенью гонит лося в погоню за самкой.

Но присутствовала в его отношении к женщинам другая, бесплотная химера, чисто эстетическая. Попадание в категорию «нравится – не нравится» происходило чуть ли не автоматически, по сумме многочисленных параметров, начиная с характеристик внешности и включая походку, звук голоса, мимику, манеру одеваться. И запахи, запахи конечно тоже. Не физиологические, а смешанные, так сказать, собирательные . И тогда будто встроенный в тело Грини компьютер, считывая сенсорными датчиками – носом, глазами, ушами, пальцами, – мгновенно и безошибочно выдавал вердикт. Согласно этому вердикту Гриня либо уклонялся от дальнейших контактов, либо впадал в транс восхищения, который женщины неизменно принимали за влюблённость.

Впоследствии Гриня понял практическую бесполезность этого транса. Эстетическое совпадение не вызывало сексуального влечения и не перерастало в настоящую близость. Наоборот – да, бывало. Женщины, которых он беспричинно вожделел, могли совпадать с его вкусами. Эстетика могла повлиять на продолжение связи, но сама по себе погоды не делала.