Владимир Гораль - Дознание капитана Сташевича

– Это песчаный грунт из твоего погреба, – почти весело ответила на вопросительный взгляд мужа Даша.

– Из погреба?

– С места захоронения тел Поплавских, – поправившись, уточнила она. – Пришлось самой за новой порцией в тот жуткий подпол лазить! И знаешь, я у тебя гений!

– Никогда в этом не сомневался, – обнял жену Андрей. – Ты налила воду в грунт, в результате на поверхность всплыло что-то интересное.

– Именно так, – подтвердила Громова. – Кремневая взвесь осела на дно, а органика оказалась на поверхности. Я извлекла несколько её образцов, высушила и исследовала их под лупой. Как Шерлок Холмс!

– И что же? – искренне заинтересовался Андрей.

– Табак! – торжественно объявила Даша. – Натуральный, резанный соломкой табак. Поверь моему тонкому женскому обонянию. Я даже чихнула пару раз!

– Да ты у меня и вправду гений, – Сташевич крепко прижал жену к себе.

– Можешь сколько угодно иронизировать, однако налить воду в банку с грунтом догадалась именно я! – Даша отняла у Сташевича банку и, поставив её на стол, посвятила несколько минут непредосудительным супружеским объятьям и поцелуям.

Мысленно коря себя за цинизм, Сташевич не переставал размышлять о ходе следствия и в эти лирические моменты.

«Как тогда Гришаня это своё зелье представил? – выйдя после разговора с женой на крыльцо лазарета, вспоминал Андрей. – Тут у меня, товарищ капитан, два мешка табака курительного. Амерфорская сандаловая махорка! Поставка военная английская, ленд-лизовская. Говорят, где-то в Северной Индии её выращивают. Духовитая, злая как собака. Любой самый что ни на есть вонючий запах перешибает! Наш самосад по сравнению с ней – детская забава…»

– С табаком понятно, – продолжил дедуктировать Сташевич. – Гришаня наперёд всё продумал. Он своим заморским табачком лагерных собачек-ищеек от дома Поплавских отвадил. Наверняка Бабр тогда с кинологом на место происшествия прибыл. Не позаботься Гришаня о табаке, ищейки прямиком к нему домой, а то и на склад бы привели! Бьюсь об заклад, но Ефимыч махорочку эту не только в подполе, но и у крыльца дома обильно посеял. Схожу-ка я на продсклад. Навещу для начала нашего симпатягу Гришаню. Там посмотрим: сразу начать колоть Ефимыча или подождать немного.

Выглядел Аполлинарий Ефимович, надо сказать, неважно. Постарел, осунулся, да и привычная его весёлость вместе с обаянием куда-то подевались. И рукопожатие у Гришани тоже было так себе, не то что прежде. Не энергичное, а какое-то вялое, неуверенное.

– Ты как, вообще? – ловя ускользающий взгляд Гришани, озабоченно осведомился Сташевич. – Выглядишь не очень, Ефимыч! Не заболел?

– Приветствую, товарищ капитан! С возвращением! – даже не улыбнувшись, поздоровался Гришаня со Сташевичем.

– М-да! Сдал мужик! Что это? Неужели муки совести? – увидев такие перемены, удивился про себя Сташевич. Вслух заметил иное: – Никак хвораешь?

– И то правда, товарищ капитан! – с грустным вздохом согласился начпрод. – Приболел я что-то. Сплю плохо. Нервы, видать! Всё кошмары какие-то мерещатся! По семье, жене и деткам, видать, стосковался. Убываю я, товарищ капитан, днями домой на большую землю. Товарищ майор Бабр меня сначала и слушать не хотел, заявление моё на увольнение порвал. А потом, видать, пожалел, на меня глядючи – подписал…

– Странно, – изобразил удивление Сташевич. – Мы же с тобой фронтовики, Ефимыч. Какие у нас могут быть нервы? Ты ещё скажи, что у тебя мигрени разыгрались, как у барышни!

– Точно! И мигрени тоже! – печально усмехнулся Гришаня. – Старею, видать. А что здесь? Осточертело всё. Даже дом здешний мне опостылел. Не могу там жить. Я последнее время к себе – на продсклад переселился. Думал, полегче станет. Да какое там! Ещё хуже! Ну да завтра всё кончится! Распрощаемся с вами, товарищ капитан. Товарищ майор Бабр шофёра мне выделил. Завтра на его грузовичке-япончике меня в район отвезут. С ветерком…

Ранним утром Сташевич и начлагеря Бабр в сопровождении шофёра Семёна пришли проводить в дальнюю дорогу симпатягу начпрода. Попрощаться с Гришаней, как ни странно, больше никто не явился. Вопреки ожиданиям вещей у отбывающего оказалось с собой немного. Небольшой баул да маленький коричневый фибровый чемоданчик. С последним, словно это было невесть какое сокровище, начпрод практически не расставался. Даже на землю не ставил. Постоянно держал при себе, крепко сжимая в правой руке дерматиновую ручку.

Неожиданно Сташевич шагнул к Гришане и, протянув руку к чемодану, попросил:

– Разреши, Ефимыч?

– Чего? Это зачем ещё? – забеспокоился мгновенно побледневший начпрод.

– Действительно, капитан! Зачем? – машинально потирая простреленное неделю назад плечо, удивился Бабр.

– А вот гражданин Гришаня нам сейчас всё и пояснит! – заявил Сташевич. – А заодно объяснит степень своей причастности к смерти Елены Поплавской с дочерью!

– Что-о? – выпучив глаза, протянул оторопевший от происходящего Бабр.

Капитан подошёл к начпроду и попытался вытащить из потной ладони Ефимыча зажатую в ней ручку злосчастного чемодана. Тот вдруг проявил неожиданную прыть. Оттолкнув Андрея, Гришаня отскочил в сторону. Свободной рукой он выхватил из кармана пиджака маленький серебристый пистолет и направил его на капитана.

– Дамский браунинг, – автоматически отметил про себя Андрей. – На таком небольшом расстоянии штучка вполне эффективная.

– Не подходи! Убью! – прошипел начпрод. Не отводя злобных глаз от Сташевича, он бросил стоящему неподалёку обомлевшему шофёру: – Семён! Ключи от грузовика! Кидай мне под ноги!

Шофёр нетвёрдой рукой выполнил приказание. Маленький и нетяжёлый ключ зажигания от престарелой «японочки» «Курог ане» не долетел до указанного места. Он упал ровно посередине между Андреем и Гришаней.

– Чёрт полорукий! – сквозь зубы обругал шофёра начпрод.

Не сводя глаз с капитана, Гришаня сделал несколько осторожных шагов ему навстречу. Начпрод поставил свой драгоценный чемоданчик на землю и медленно, чтобы поднять ключ, присел на корточки. Он был уверен, что контролирует ситуацию, поскольку дуло его браунинга по-прежнему было нацелено в грудь Сташевичу. В этом состояла роковая ошибка Ефимыча!

Бывший интендант пехотного полка легкомысленно сократил дистанцию с безоружным, но слишком опасным для себя противником. Бывший фронтовой разведчик Сташевич «качнул маятник». Неожиданно всем корпусом он подался вправо и почти одновременно с прогремевшим выстрелом резко ушёл влево. Опережая следующую пулю, капитан упал на землю. Своими длинными ногами, словно ножницами, он подсёк и мгновенно опрокинул навзничь буйного начпрода.