Владимир Гораль - Дознание капитана Сташевича

Для начала штурмбанфюрер со свитой проследовал в столовую, чтобы взглянуть на медперсонал. Доктора, медбратья и санитары объекта «Клиника», в отличие от своих пациентов, обязательной ликвидации не подлежали. Впрочем, такие вопросы отдавались командиру Gespenst на личное усмотрение. Возглавлял перепуганную группу лекарей-мозгоправов высокий сутулый мужчина в возрасте, типичный профессор с академической бородкой и в пенсне. Ординарец фон Бравена услужливо подал командиру тонкую папку – досье на медперсонал клиники.

«А профессор-то у нас с душком, – едва прочитав первый лист, заключил Генрих. – Итак, Вацлав Сташевич, пятьдесят семь лет – образованный „пшек“, завкафедрой психиатрии Львовского университета, а по совместительству ещё и директор сей живописной клиники. С ним всё ясно, польская профессура по приказу доброго знакомого Генриха, рейхсляйтера Розенберга, подлежит наряду с евреями первоочерёдной ликвидации. И это правильно! – мысленно согласился со своим покровителем подполковник. – Незачем в будущем рейхе неполноценным славянам вроде поляков или чехов иметь свою интеллектуальную элиту. От этого один вред. Удел унтерменьшей – низкоквалифицированный труд на благо своих арийских господ».

Фон Бравен взглянул на следующее досье. С фотографии смотрела светловолосая красавица. Главный врач Ванда Сташевич, тридцать четыре года, молодая супруга директора клиники.

Генрих поднял голову. Женщина с фотографии стояла рядом с профессором. Вживую она оказалась ещё лучше. Высокая, стройная, совершенно прелестная польская пани. Белоснежный халат только подчёркивал её слепящую красоту. Такая фемина с юных лет привыкла к мужскому поклонению. Большие серые глаза смотрели на него, хозяина её жизни и смерти, бестрепетно и даже с наглым вызовом.

«Чёртова полячка с её чёртовым польским гонором, – с некоторым раздражением отметил Генрих. – Ну что же, как говорит всё тот же остроумец Миних, „гонор у мёртвых пшеков проходит на удивление быстро“».

Командир искоса взглянул на стоящую поодаль группу молодых офицеров. Все как один таращились на златовласую красавицу с плохо скрываемым вожделением.

«Ненасытные кобели! – добродушно усмехнулся про себя Генрих. – Похоже, мои парни собираются сегодня же вечером сбить спесь с этой пани…»

Оставшийся персонал, нескольких медбратьев и санитаров-украинцев, фон Бравен велел отпустить восвояси до начала операции. Подполковник лишней крови не жаждал, ответственному и добросовестному исполнителю важной работы претили любые излишества.

– Прошу прощения, герр штурмбанфюрер! Осмелюсь вас немного побеспокоить, – раздалась за спиной Генриха неожиданно правильная немецкая речь.

Фон Бравен повернулся на голос. На него снизу вверх глядел презабавный старичок.

Маленький, похожий на гнома в чёрной шёлковой жилетке и белой рубашке. Серебристые редкие седые кудри до плеч, чуть выпуклые тёмные глаза и породистый крупный нос немедленно подтолкнули фон Бравена к известному подозрению.

– Еврей? – брезгливо прищурившись, изумлённый такой безумной самоубийственной наглостью, собрался было произнести вслух подполковник, но дед, словно прочитав мысли Генриха, опередил его.

– Ну что вы, герр офицер! Как можно? – затараторил старец. – Меня зовут Людвиг. Мы с вами соотечественники! Я фольксдойче 35 35 Фольксдойче (нем. Volksdeutsche) – до 1945-го года «этнические германцы», живущие за пределами Германии. , можете проверить мой аусвайс 36 36 Аусвайс (нем.) – удостоверение, паспорт. , он выдан ещё год назад «Фольксдойче Миттельштелле» и находится в полном порядке. 37 37 Фольксдойче Миттельштелле – с 1941 года главное управление по делам соотечественников. Занималось нацистской пропагандой, репатриацией и переселением зарубежных немцев. Здесь, в клинике, я сорок лет служил главным управляющим, мажордомом, можно сказать. В ближайшее время моя семья в полном составе возвращается в Бреслау – на историческую Родину. А пока буду рад услужить. В распоряжении господина подполковника лучшие апартаменты замка. Позвольте, я всё покажу вашему ординарцу, и уже нынешним вечером эти покои примут славного германского воина для отдыха…

Фон Бравен лично проверил документы Людвига и, убедившись в их подлинности, отослал прочь престарелого болтливого соотечественника.

«Ладно, пусть уже приготовит эти свои „роскошные апартаменты“! – снисходительно решил Генрих. – Иной раз можно себя и побаловать!»

Ординарец доложил, что им не придётся долго искать по окрестностям место для ликвидации двухсот душевнобольных. В полутора километрах, позади главных корпусов клиники, солдаты уже нашли весьма удобное место, сухую песчаную балку. Балку пересекает глубокий овраг с крутыми откосами. Этот овраг смахивает на оборонительный ров замка какого-нибудь средневекового феодала. После антропологической зачистки, чтобы присыпать трупы, отделению сапёров останется лишь взорвать высокие насыпи этого рва.

Ровно в шестнадцать тридцать солдаты, орудуя прикладами винтовок и дулами автоматов, погнали воющую и ноющую толпу безумцев через дубовую рощу к песчаному оврагу. Впереди, возглавляя своих пациентов, с подчёркнутым достоинством шествовал бледный как смерть профессор Сташевич.

«А этот поляк неплохо держится! Даром что шпак!» – с невольным уважением констатировал фон Бравен.

Австриец всегда лично присутствовал на окончательных стадиях зачисток. Не то чтобы этого требовал какой-то особый регламент. Нет. Просто для Генриха это было делом чести: не чураться самой грязной – финальной стадии своей работы. Но главное, чего старался не афишировать фон Бравен, – это необычайное эмоциональное и физиологическое возбуждение, вплоть до спонтанной эрекции, посещавшее его во время массовых утилизаций человеческого мусора. Генрих прощал себе эту маленькую слабость, ведь и он человек. Высокий и стройный, в идеально пригнанном по фигуре чёрном мундире стоял он на краю песчаного оврага. Как всегда, в позе, позаимствованной у фюрера: руки в чёрных перчатках, сомкнутые в замок, прикрывают пах.

Всё было кончено до наступления темноты. Отгрохотали пулемёты, отгремели один за другим шесть тротиловых взрывов. С чувством приятной усталости и сознанием исполненного долга фон Бравен отправился на покой в свои комнаты. Ещё вчера это была квартира директора клиники Сташевича и его супруги.

Старый мажордом Людвиг не обманул, апартаменты действительно оказались роскошными. Кабинет, мраморная ванная, а спальня просто королевская. В нише стены – бывший, высотой почти в человеческий рост, с замурованным дымоходом камин. В центре – огромная старинная кровать с высоким бархатным балдахином – ныне выцветшего, но когда-то небесно-синего колера. Стрельчатое, как в старинных замках, окно во всю стену только добавляло романтизма этому жилому пространству. Генриху такая обстановка ужасно нравилась. Он был давним поклонником изысканного, подлинно бар очного стиля.