Савелий Новодачный - Домашний рай

– Сахарова? Того самого?

– Да, того самого, – коротко ответил профессор и продолжил:

– Кстати, Капица вызволил Ландау из тюрьмы, но это уже другая история. Уверен, что именно здесь, на физтехе, им рано или поздно поставят памятник…

Баронов помолчал, что-то припоминая, затем продолжил свой невольный экскурс в историю:

– После войны физико-техническому факультету МГУ передали общежитие и учебный корпус, кого бы вы думали? Московского авиационного технологического института. Здесь дирижабли проектировали одно время, но много неудачных исходов было… Бывшее общежитие стало теперь Аудиторным корпусом, учебный – Лабораторным, перед которым мы с вами сейчас и стоим. Война только закончилась, голод, разруха, перед корпусом сорная трава растет, как на пустыре, асфальта нет, весной и осенью все грязь месят. Только в 1958 году асфальт положили. И понемногу пошел расти физтех. Главный корпус, Новый корпус, общежития построили. И это еще не предел, уверяю вас. Я к чему это говорю? Все будет продолжаться, белых пятен в науке хватит и нашим детям, и внукам, и правнукам. А физтех все также будет стоять в авангарде науки. Почему, спросите, физтех? А потому что больше-то и некому. Поэтому я, Нахимов, когда вижу, что студент лодырничает, бездельничает, у меня сердце начинает болеть. Оттого и на лекциях выкладываюсь, а мог бы просто отчитать и домой, своих дел ведь хватает. Нет, ответственность чувствую.

Профессор нисколько не смущался некоторой высокопарности, а говорил с Нахимовым, как с равным, будущим коллегой.

– Я это не к вам отношу, у вас уважительная причина. Мне надо обдумать ваши слова. Держите, прошу вас, со мною связь. Договорились?

Нахимов уже слышал эти слова «договорились?» Но поддержка профессора очень его обрадовала. Значит, он не сошел с ума, не впал в паранойю. О его проблеме теперь знают Ларин, Четвертаков и вот теперь Баронов. Они наверняка что-нибудь придумают.

– Алексей Вениаминович, спасибо за поддержку, я очень вам благодарен.

Баронов улыбнулся.

– Не за что, не за что. Держите со мной связь. Сейчас мне нужно на кафедру. А вы теперь куда?

– Мне надо заехать на базу Семена, забрать документы, вещи, поговорить с его руководителем… Бывшим руководителем…

– Хорошо, до встречи!

– До встречи, Алексей Вениаминович!

Окрыленный Нахимов побежал вдоль Главного корпуса. Не одно поколение физтехов совершило за все время существования института этот путь между учебными корпусами и общежитиями. У всех разные складывались судьбы: кто-то стал доктором, кто-то член-корреспондентом, кто-то академиком, кто-то инженером, конструктором или электронщиком. Были и лауреаты всевозможных премий, и космонавты, и первооткрыватели, даже поэты. Не зря говорили «Если в работе ты используешь мозги, значит, не зря закончил физтех».

Весник мог бы запросто стать даже нобелевским лауреатом. Теперь в Нахимове все больше крепла уверенность, что смерть его отнюдь не была случайной. Но за что зацепиться, где искать причину?

Изучая метод Гамильтона-Якоби-Беллмана, трудно

удержаться от сожаления, что придумал его не ты.

Из лекции на физтехе

Через пару часов на утренней электричке, время от времени прикасаясь к пластырю, проверяя, не сполз ли, ехал Нахимов в Москву со станции Новодачная. И по дороге на станцию и, уже находясь в переполненном, пахнущем одеколоном «Шипр» вагоне, где в отличие от вчерашней поездки, все места оказались заняты, и пассажиры стояли в проходах, встречая знакомых, здоровался, уклоняясь от подробных разъяснений, что стряслось с головой.

Путь его лежал на станцию метро «Сокол», на предприятие «Гранит», «базу» Семена, где он работал наравне с другими сотрудниками и проходил преддипломную практику. Научным руководителем его был Максим Андреевич Колосов, знаменитый в узких кругах, потому что работал в секретном ящике, да и публиковался часто под псевдонимом. Колосов был удивительно разносторонним ученым. Имелись у него труды и в области дифракции волновых полей, и по моделированию физических процессов. Интересы Максима Андреевича затрагивали и смежные области, касающиеся теории информации, математического моделирования и тому подобных вещей. Короче говоря, чем только не занимался талантливый ученый, заставляя формулы и алгоритмы служить делу охраны социалистической родины. Доводилось Нахимову слышать разговоры об отставании советской техники от зарубежной. Совсем уж злые языки говорили и так: «У нас сделали секретные ящики, чтоб американцы не видели, как мы копируем их приборы».

Однако Нахимов знал, что это не так, видя сколько светлых голов работает и на физтехе, и в других столичных предприятиях и организациях. Москва всегда славилась своими кадрами. Может быть, большим упущением являлось то, что такая концентрация умов и сил имелась исключительно в крупных городах: Ленинград, Новосибирск, Красноярск да столицы союзных республик. Все лучшее шло на военные нужды, а вот простому населению доставались крохи с барского стола оборонки, оттого и складывалось впечатление об отставании советской науки и техники. Нахимов помнил, как на лекции по политэкономии зашла об этом речь, и старый профессор воскликнул: «Если бы нашим машиностроением занимались такие ребята, как физтехи, тогда весь мир ездил бы на советских автомобилях, а не на немецких и японских!»

После Окружной стало посвободней, и Нахимов устроился возле окна, по ходу движения, напротив худощавого профессора с оранжевым объемным портфелем на коленях. Профессор, не обращая ни на кого внимания, испещрял формулами лист бумаги, помещенный на темно-синюю твердую папку. Преимущество студентов перед преподавателями в том, что первые знают, как правило, их всех по именам, а последние – нет. Доктор физико-математических наук, профессор Иванков сидящего перед ним юношу совершенно не знал, поскольку лекции и семинары по его предмету, системному анализу, проходили только на четвертом курсе, и не на ФРТК, а на ФУПМ.

Несколько лет назад Павел Юрьевич Иванков являлся деканом факультета управления и прикладной математики. Однако после скандального интервью 1979 года в газете «За науку», органа ректората, парткома, профкома и комитета ВЛКСМ Московского ордена Трудового Красного Знамени физико-технического института, был очень быстро удален с этого поста. Павел Юрьевич имел среди студентов неоднозначную репутацию из-за своих радикальных и совершенно неконформистских взглядов, всегда говорил то, что думал и ни перед кем шапку не ломал. Все отдавали должное его незаурядному таланту и всесторонней эрудиции. На лекциях он иногда отвлекался от основной темы и пускался в исторические, социологические и культурные изыски, чем поражал слушающих его студентов. Многие речи казались крамольными и непривычными, взгляд и на экономику, и на политику был дерзким и несколько даже революционным. Но в достопамятном интервью он не сказал даже сотой доли того, что думал и говорил в приватных беседах, но все равно подвергся остракизму.