Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 3. Отражение

Затем, после небольшой паузы, обращаясь к третьему худощавому русоволосому заключенному, добавил:

– А ты, на берег давай.

Голос с характерным прибалтийским акцентом показался одному из тех, на кого указал моложавый чекист, знакомым. Вчера, сразу после прибытия парохода, кто-то остановил его перед входом в барак и сообщил, что завтра они должны быть готовы покинуть остров. Хотя на улице было светло – как-никак белые ночи, лица говорившего он разглядеть не успел. Тот стоял, отвернувшись от заключенного, и сразу после сказанного поспешил удалиться.

И вот, сейчас, когда тот же голос отправил их солагерника на берег, черноволосый лет двадцати пяти-тридцати, коренастый мужчина, больше походивший на цыгана, пристально посмотрел на обладателя приятного баритона. Лицо чекиста ему тоже показалось знакомым. Он явно когда-то его видел. И встречались они не здесь на острове, а раньше. Чернявый сморщился, пытаясь что-то вспомнить, но стоявший перед ним мужчина в кожаной куртке снова заговорил, не дав ему сосредоточиться.

– Слушайте внимательно, – негромко произнес тот все тем же приятным голосом, дождавшись, когда они остались втроем. – Справа по борту шлюпка. Видели?

– Ну, – кивнул тот, что помоложе с необычным шрамом над правым глазом, успев про себя окрестить говорившего «латышом».

– Я сейчас отойду к капитану. С того места, где он стоит, лодку не видно. Когда сниму фуражку, спокойно идите к ней и сразу залазьте под брезент. И сидите там тихо, пока пароход не отчалит. Я потом за вами приду, – добавил латыш, глядя, как отпущенный им грузчик, вместе с другими заключенными, сходит на берег. – Да, и вот еще. В шлюпке в сюртуке провиант на первое время и конверт с письмом от нашей общей знакомой.

Напарник чернявого, высоченный мужик, хотел было спросить о том, когда отходит корабль и долго ли им тут сидеть, но передумал. Он глубоко вздохнул, посмотрел на свою широкие мозолистые руки и, будто не зная, куда их деть, взлохматил седые давно не мытые волосы.

Чекист, какое-то время постоял, словно пытаясь понять, дошло ли до заключенных сказанное, затем отступил в сторону и, скользя ладонью по отполированному сотнями рук поручню ограждения, направился в сторону капитана.

– Митрич, – обратился он, подходя к рыжебородому. – Вроде к концу идет, – чекист кивнул в сторону спускавшихся по трапу заключенных.

– Да, немного осталось, – согласился тот с обладателем черной кожаной тужурки. – И кому нужен весь этот церковный хлам? Зарыли бы тут и дело с концом.

Он хотел еще что-то добавить, но вовремя сообразил, что не стоит говорить подобное в присутствии людей из органов и громко закашлялся.

– Никакого порядка тут у них, – произнес чекист, не обращая внимания на ворчанье капитана. – Заключенные сами по себе. Каких их тут охраняют? Разбрелись по берегу, словно в своем огороде.

– А у них тут и так, как в огороде. Только вместо забора море кругом. Чего их тут пасти…

– А сбежит кто? – перебил его брюнет. – Думаете, море когда-то служило надежной оградой?

– Матросики мои получше здешней охраны. Судно осмотрят перед отходом – мышь не спрячется, – самодовольно произнес капитан. – А с острова куда убежишь. Побегаешь-побегаешь, а жрать захочется, так в лагерь и прибежишь.

– Трудно не согласиться, но такое разгильдяйство недопустимо. Их же по штату тут столько набрано, – проговорил чекист и, сняв фуражку, почесал пятерней коротко стриженую голову.

Они постояли еще какое-то время, глядя на бредущих и скрывающихся за монастырскими воротами заключенных.

– ТЫ чего тут спать собрался? – крикнул капитан оставшемуся в одиночестве на причале охраннику.

Молодой, еще почти мальчишка, нехотя встал, для чего-то поплевал на окурок и щелчком пальца выбросил его в море.

– Так, кабыть, не все еще сошли, – громко отозвался тот. – Кабыть, еще остались на пароходе. Я бдительность проявляю согласно распорядку.

– Экой ты громогласный. Тебе бы вместо горла луженого глаза зоркие! Все уж за воротами скрылись, – загоготал капитан. – Вам не лагерников охранять, а коров пасти. Хотя от таких пастухов и коровы разбредутся, – не унимался он.

– А энти? Ну, которые ящык последний несли…, – глаза белобрысого забегали по палубе.

– Ты с какой деревни будешь, энти? – передразнил тот охранника. – Лагерные ваши уж, поди, все в столовке. А ящык, как ты говоришь, вон, – и, повернувшись, махнул рукой в сторону кормы.

Охранник посмотрел в сторону лагеря, затем быстрым шагом прошелся вдоль корабля, внимательно всматриваясь в опустевшую палубу.

– А ты чего по берегу-то бегаешь? На пароход зайди. Вместе с моей командой все и досмотрите.

Парнишка шагнул было в сторону трапа, но в нерешительности остановился.

– Не. Один не могу. Не положено. Без старшого и комиссии нельзя, – и повернулся в сторону лагеря. – А вон они и идут. Сейчас с ними досмотрим, – обрадовано заключил охранник, увидев вдалеке знакомые силуэты.

Капитан тоже бросил взгляд на приближающуюся процессию и покрутил головой, словно пытаясь кого-то отыскать среди находившихся на палубе моряков. Заметив выходящего из рубки заметно преобразившегося помощника, улыбнулся, обнажив удивительно ровные и белые зубы.

– Боцман, двоих в досмотровую комиссию, остальным готовиться к отходу, – крикнул он приближающемуся помощнику и, слегка понизив голос, спросил у стоявшего рядом чекиста:

– Как насчет соточки под хороший борщец? Через два часа отчаливаем.

– Не окажусь.

И заметив оживление в его глазах, заметил:

– Только, когда комиссия закончит работу.

Погода в этом году крестьян радовала. Зима была холодной, но не такой лютой, как в прошлом году. И весна не запоздала и пришла вовремя. Не растянулась надолго и к концу апреля согнала весь снег с полей. Уже к середине мая поля повсеместно обсохли, и весь имеющийся в деревнях гужевой транспорт был задействован в полях. Первые дни июня тоже не подкачали и по всей Северо-Двинской губернии тоже выдались по-настоящему летними: солнечными и теплыми.

Посевная в Ачеме прошла спокойно и быстро. И не только благодаря погоде. На настроении сельчан сказалось и то обстоятельство, что еще в начале весны были отменены все волостные и сельские сборы. К тому же перед самым севом все натуральные налоги заменили денежным эквивалентом. Чувствуя послабления властей, крестьяне с невиданным в последние годы желанием взялись за соху. Доставая из закромов зерно, засеяли все, что можно. Под сэкономленные из-за отмены налога семена даже пришлось в спешном порядке распахивать новые пашни. От того и работы прибавилось и времени на себя почти не оставалось.