Александр Субботин - Белоручка

Минусов был очень специфичный с точки зрения внешности человек. Лет шестидесяти трёх, худощавый и щуплый, словно после тяжёлой болезни. Вообще вид его был какой-то поношенный и пыльный, как будто он никогда не менял не только свой засаленный серый вельветовый пиджак и растянутые на коленях брюки, но и весь потрёпанный образ. Вьющиеся волосы пепельного цвета, заскорузлая небритость, волосы в ушах и носу, исключительная неаккуратность во всём, начиная с длинных грязных ногтей и кончая потрескавшимися на изгибе ботинками, – всё это придавало его фигуре некоторую схожесть со старым чёртом, которого изгнали из ада за ненадобностью или за скверный характер. При этом сам Минусов держал себя необыкновенно гордо, очевидно в душе считая себя если уж и старым чёртом, то хотя бы мудрым, руководящим нерадивым людским племенем. Голос его был резок, глух и очень гнусав. Верно, из-за длины и кривизны носа. Да и глаза его были до невероятности косыми и сердитыми. Густые брови над ними неизменно хмурились, и чудилось, что ещё чуть-чуть – и Минусов начнёт метать громы и молнии за любое, даже невинное или неосторожно сказанное слово. Он будто старался просверлить своим взглядом собеседника, но, кроме улыбки, у нормального человека эти попытки ничего не вызывали. И от этого Минусов ещё больше хмурился и сердился, не понимая, что тут может быть смешного.

Чем конкретно занимался Минусов, никто не знал. В обществе было принято считать, что это политик, вышедший в тираж, но при этом пользующийся огромным авторитетом, что было не совсем верно. Зато верно было то, что, несмотря на весьма сомнительные прошлые заслуги, у него продолжали с охотой брать интервью различные местные издания, спрашивать мнение по тому или иному политическому или общественному поводу, а также приглашать на несколько псевдополитических телевизионных шоу в качестве эксперта. Однако всё это происходило отнюдь не по той причине, что Минусов произносил мудрые или актуальные речи, а больше потому, что все его высказывания носили резкий, критичный, а с учётом облика даже скандальный или, того хуже, комический характер. Людям это нравилось, хотя сам Минусов был уверен, что его любят и уважают, и именно за мудрость.

Ещё у Михаила Михайловича был большой секрет, про который знали очень немногие. Как все политики, а особенно деятельные и самовлюблённые, он любил, что называется, пописывать. Но делал это втайне от других и под странным псевдонимом Чумка-енот. Выражалось это в том, что он вёл довольно простенький дневник в одной из социальных сетей, где сообщал общественности своё мнение по тому или другому злободневному вопросу. Но пикантность ситуации заключалась в том, что манера изложения этого мнения была очень нетривиальна. В каждой публикации от Чумки-енота натурально сквозили желчь, ненависть и злая ирония. И не важно, какой темы она касалась, благородного ли дела или даже чьей-то трагедии, – подача была одинаковой для всего. Многие предполагали, что под необычным псевдонимом скрывается или полупомешанный социофоб и циник, или малолетний тролль. Как бы они удивились, узнай правду! Именно поэтому, чтобы не компрометировать себя, а между тем давать волю своим чёрным и гнусным мыслям, Минусов не писал под своим именем, а выбрал псевдоним.

– Это, разумеется, хорошо, – ответил Минусов, с недоверием поглядывая на Шведа. – Я даже не против, но тогда позвольте узнать, что тут делаю я?

Этот вопрос заставил Престольского несколько замешкаться, и единственное, что он сумел, это удивлённо приподнять брови.

– Простите, Михаил Михайлович, но как что? – переспросил он.

– Вот и я хочу узнать, что я тут сейчас делаю?

Минусов тупо уставился на Престольского своим косым взглядом, даже не моргая. Наконец сообразив, что ответа на свой вопрос не получит, он выкинул такой номер: встал и с благородством, какое только мог изобразить, вымолвил:

– Нет, раз так, то прошу прощения, и позвольте мне откланяться.

Затем он обиженно привстал над столиком и, даже как бы перегнувшись, одним глазом из-под брови посмотрел на Престольского. Так поступают подслеповатые люди, когда наклоняют голову чуть вперёд, чтобы рассмотреть собеседника получше.

– Михал Михалыч, Михал Михалыч, – запротестовал Престольский, но Минусов уже вышел из-за стола и направился к выходу.

Несмотря на то что начал он своё шествие довольно бодро, уже подходя к двери, Михаил Михайлович немного замешкался, и дальше могла случиться неловкая сцена, но его уже догнал Престольский, и они зашептались.

– Нет, Лёня, дорогой, ты меня не понимаешь, – тихо гнусавил Минусов, осторожно взяв двумя пальцами Престольского за свитер. – Я этого человека не знаю. Кто он такой – одному богу известно… Нет, ты меня послушай. Дело наше такое, оно имеет такой оттенок, что в конце видится очень серьёзным. Очень, слышишь!

– Михал Михалыч, – запел в ответ Престольский, – поверьте мне, я Сашу знаю хорошо. Да и он меня так же отлично знает и в курсе многих моих дел.

– Лёня, Лёня, – в тон возражал Минусов, – ты меня не слышишь и не хочешь слышать. Кстати, я ничуть не одобряю, что он в курсе всех твоих дел, но не в этом суть. Ты пойми – пишут мне. Я звоню тебе…

– При всём уважении, я не думаю, Михаил Михайлович, что пишут вам одному.

– Пусть так, Лёня, пусть ты сто раз прав. Но я отвечаю за своё письмо, понимаешь, за своё! Я звоню тебе, ты приходишь, и что же я вижу? Ты не один! А привёл кого-то! Кого? Да, может, он агент?! Ведь сколько было случаев, когда информация сливалась куда следует, а мы и не знали об этом? Помнишь? А мы сейчас ведь важное обсуждать собрались. Стратегию, слышишь?!

– Михаил Михайлович, Саша чудаковатый малый, но не более. Да, года два назад отошёл от дел…

– Вот видишь! – восторжествовал Минусов. – А где он был всё это время?

– Да здесь, по городу болтался. В нём как раз можно быть уверенным.

– В наше время, Лёня, ни в ком быть уверенным нельзя.

– А когда было можно?

– Согласен, – кивнул Минусов. – Но сейчас всё так изменилось. Но, в самом деле, что это за человек? Швед… Швед… Он не из тех?

– Да будет вам! – ответил Престольский, не совсем понимая, на что намекает Минусов. – Нет. Он идейный.

– Идейный? Это очень опасно, Лёня! Идейные первые предают. Ибо им деньги не нужны! Приноси им хоть миллион рублей, а они отказываться станут. Ибо не ради денег живут. Но зато потом возьмут, да и всё. Переймут чужую идею, оправдают её у себя в голове и за свою почитать начнут. На этой почве ни себя, ни своих близких, ни друзей не пожалеют. Непредсказуемые они и опасные!

– Этот не из таких, – успокаивал Престольский, косясь на сидящего за столиком Шведа, перед которым уже поставили чайник с чаем и чашки.