Екатерина Блынская - Змий Огнеярый. Мистический детектив

Сразу зажурчали фонтанчики в очищенных от шлака бассейнах, был вычищен от сорного черноклёна большой сад позади главного корпуса, а во флигелях устроились на поселение доктора и дирекция. Всем было тут хорошо. Одно только беспокоило… Земля по ночам чуть слышно вибрировала и где- то чуть за полночь в небе появлялся сноп искр, мечущийся в пустом пространстве над стадионом.

Недалеко открыли возвращённый церкви монастырь, но до него было не близко, километров семь… Часто сноп стоял над лесом и пыхал, а потом, взметывая искристым хвостом, похожим на хвост кометы, бил куда-то молнией и с шипением исчезал.

Все это безобразие началось недавно…

3

От вокзала Марья добиралась в коляске мотоцикла «Урал» местного участкового Николая Бушина. Сам участковый как мог старался понравиться гостье, а потому шарахал с такой скоростью, что бедная московская фольклористка чуть богу душу не отдала. Перелетая с ухаба в выбоину, Марья каждый раз приземлялась в коляске на свою несчастную тощенькую пятую точку и под конец извилистой дороги, уже потянувшейся мягко по белому песку соснового леса, хотела попроситься слезть и идти пешком. Пусть рюкзак отяжелял плечи, пусть ее красные глаза смежались после ночи, проведенной без сна в поезде под спор антиглобалиста и антисемита. Лучше пешком, чем в люльке «Урала»!

– Не, народа много обычно только летом. Туристы сплавляются, паломники приезжают в монастырь. Местных мало. Летом бухают-бухают, бухают-бухают… А потом дохнут, на. Зимой до кладбища не донести: почитай, метров двести тащить на гору по снегу. На кой так делать? Все бегают, пособляют че-то, да толку нет. А там еще могилу рой, землю шкрябай…

Участковый сам был не из деревенских – из городских. Он не очень любил ездить в Опашку. Там осталось-то три живых души, и никто просто физически не мог никого убить, обокрасть или снасильничать. Река Пиня осторожно обтекала опустевшее селение, а на другой ее стороне размещался мужской монастырь, светилась из-за приземистой стены дикого камня голова Свято-Успенской деревянной церковки и громоздились пристроенные к ней дожившие от старого времени до сегодняшнего дня склады. В некоторых местах стену монастыря с высыпавшимися кусками булыжника заделали новым белым кирпичом, вживленным несуразными заплатами в древнюю кладку. Там – да, народ жил. А кругом умирал и болел… При монастыре построили недавно и трапезную, и келейки для паломников. Весело трезвонила недавно оштукатуренная колоколенка. Насельники всякие были, но смирные. А в Опашке остались только бабка Палладия, ее тетка Серафима Пятницкая ста трех лет да немая девица Марионилла. Все три жительницы носили странные имена, и многие считали их староверами.

Вот как только приехала сюда Марионилла, по словам участкового, начали в Опашке происходить странные вещи. Их нельзя было объяснить с бухты – барахты. Надобно было думать и ворочать мозгами, чего тут никто особо делать не умел. Да что там! Где у нас сейчас мозгами то ворочают! Всё больше капиталами, да локтями…

Бабка Палладия пребывала в абсолютном разуме, и потому к ней рекой текли любители фольклора и всяких старинных побасенок. Марионилла не могла говорить. По крайней мере, никто здесь не слыхал ее голоса. Старуха Серафима вела странный образ жизни, ела только хлеб и пила только воду, на летние и осенние месяцы уходила «в странное» по окрестным деревням и возвращалась зимовать, принося страшные вести про неправедное госустройство, коррупцию и лояльность к геям, называя новое устройство мира мракобесием, мздоимством и содомией. Насельники монастыря про это улыбались и серьёзно помалкивали, но бабка Палладия таких слов и определений не знала. На речи Серафимы только морщилась и ругалась.

– Бабка! Ты уже совсем из ума выжила! Насмотришься телевизера то и ну тебя колдобит! Тебе бы в дом старичков пора, чтобы там тебя обихаживали, да с ложки манкой откармливали! – бурчала Палладия

– Сама туда иди! – отвечала Серафима – Я ещё тут по своему двору потопаю! Пока ноги ходют.

Палладия вообще была неграмотная, потому что ленивая. Всё на сказках выезжала.

Когда – то, после революции, сюда, в Опашку и на берег Пини, пригнали молодежь разрабатывать русло реки, добывать строительный песок и глину. В конце концов разрыли его насмерть, распустив Пиню на несколько озер. К счастью, после войны разработка сама замулилась и река потихоньку вернулась в старое русло, но обмелела.

Потом налетели колхозники. Сажали на бедных полях всякие сурепки да рапсы для животноводческого комплекса. После войны из всей деревни осталось двенадцать домов: из семидесяти мужиков с фронта пришли четверо… и долго не возвращалась Опашка к жизни. Ну, и после того, как на круглой площади раскатали церковь и так бросили брёвна, думая построить клуб, стала из села деревней.

Наконец, в начале девяностых приехали иеговисты: скупили избы у сельсовета, сидящего в соседнем относительно ещё «многолюдном» селе Хамове, развели хозяйство, стали домовничать. Палладия думала тоже в ихнюю веру перекинуться: больно красивые книжицы разносили, в которых все так славно, благообразно прописано, а главное – понятно, не то что в Библии… Серафима ее побила палкой, и Палладия передумала.

Теперь Палладия почти перестала ходить со двора, её мучил целый букет диковинных болезней, половину из которых она придумала для особенной к себе жалости. Внук Серёня прислал ей в помощь свою кузину Мариониллу, дочку покойной сестры. Хорошо, что немую: хоть не говорила поперек и не лезла с другими разговорами.

Вот, совсем недавно, сюда, на холмы и луга, пришли незнакомые люди в строгих цивильных костюмах и с ними охранники. Что-то они тут ходили, смотрели, изыскивали…

– Принесло их, церноризцев да мракобесов! – ругалась тогда Серафима.

Одним из них, впрочем, был внук бабки Палладии, занимающий руководящую должность в крупной компании. Он зашёл к бабушке с подарками, приволок плазму – телевизор, подключил для Мариониллы на чердаке усилитель сигнала для домашнего Интернета, оставил еды и средств для мытья посуды на что Палладия досадовала, а Марионилла радовалась, как дитя. Но потом подуспокоилась, когда оказалось, что Интернет брал только в туалете, на улице, где можно было просиживать часами в тишине, но в неудобстве, или как минимум, стоять рядом с ним.

Марья Андреевна Чулымова, самодеятельная путешественница и искусствовед о современных местных делах не интересовалась, ехала она с любопытством собрать любопытный фольклорный материал не собранный другими и узнать прежде неизвестное. Она часто путешествовала в отпуске, и, как правило, потом писала чудесные доклады на основе добытого.