Екатерина Блынская - Змий Огнеярый. Мистический детектив

Георгий пожал плечами и глянул в угол, где было расставлено несколько мышеловок.

– Да я же не вред сделал…

– Для тебя не вред. Эх…

Настоятель вопросительно взглянул на потупившегося Георгия.

– Ты знаешь, что весь их урожай погубил? Весь! – и возвысил голос: – Они завтра приедут, а что я скажу?

– Скажите, что милиция-де дозналась.

– Да что ты! А милиция тут кто? Бушин, этот кривой участковый? Ты его хорошо знаешь, Георгий? А?

Настоятель тщательно расправил складки одежд.

– Знаешь ведь, житье наше тяжкое: девство, послушание и труд. А куда тебе дальше трудника с таким самомнением?

Георгий покраснел и взглянул на настоятеля.

– Простите меня великодушно, отче, но я терпеть злонамеренность не могу. Я же вижу, что совершается лихо! Я сам после войны был в такой удавке, что лучше бы сразу помереть.

– А что плохого совершается, скажи ты мне? То, что кто-то выкашивает чужой посев, – это разве не зло?

– Но это же мак!

– А булки с чем?

– Я вас умоляю, какие булки!

– Ты как со мной разговариваешь, Георгий! – громогласно крикнул настоятель, так что казалось, его услышали на улице. – Ты где? Ты у меня не смей! Если отобьюсь, то останешься: ты пекарь годный, что и говорить. А если нет – то вылетишь отсюда. Вскорости причем. Иди.

– Благословите… – склонился Георгий.

Настоятель перекрестил его размашисто и рассеянно и чуть было снова не разругался.

– Я скажу, что приезжала милиция из района, – сказал он, сдержавшись, – и скосила. А если Аслан у тебя про солому спросит… Говори, что перетаскал кто-то ночью.

– А Савва сказал, что после дождя солома погнила… – подсказал Георгий.

– Нет. Кто-то с края солому перепер. Там еще хватит на все про все. Может, Резо из табора… Ну, иди, иди с Богом!

Георгий отступил назад и вышел прочь, выдохнув.

Настоятель покачал головой, огладил широкую, как лезвие топора, черную бороду и перекрестился на крест колокольни, хорошо видный из окошка.

– Ну, а истинно – бесовское дело. И зачем связывался? Хорошо, Георгий спас, – сказал он тихо.

7.

Вечером Георгий пошел к бабке Палладии и старухе Серафиме с сумкой хлеба. Было у него немного времени: он сделал всю работу наперед, чтобы отпустили на час-полтора. Отец Евлампий, эконом, ценил его за исполнительность, неутомимость и силу, а также за неизменную покладистость.

Согласно обычному порядку, Георгий должен был вскоре стать послушником, а после принять постриг. Но ему, погруженному в раздумье над собственной жизнью, все еще мерещился выбор.

Он за то время, что провел в монастыре, уже привык к постоянным прихожанам из райцентра, к бесконечным отпеваниям здешних обитателей, к бабкам-ведьмам на белокаменной паперти по праздникам. Наблюдал, как вымирают деревни, запустошивается пашня, как приходят новые хозяева, и роют, и копают, и достают со дна земли и воды все, что пожелают, а то, чего природа не в силах создать, – создают вопреки и во вред этой природе. Кругом враги, думалось ему, и он вел себя внимательно и сдержанно. А дисциплины в наблюдениях позволяла добиться монастырская жизнь с ее ранними подъемами, трудами и молитвами.

С братией – с тридцатью монахами, двумя старцами и начальством – он дружил, безропотно выполняя все поручения и работу. Вставал в полпятого утра, чтобы к шести булки уже были посажены Саввой в печь, огромную, как пасть кашалота: отец настоятель увидал такую на заморском сайте в Интернете, перерисовал чертежи и вызвал из города мастеровитого печника.

Георгий шел по тропинке вниз, к селу, любуясь панорамой. Стоящие в два ряда дома, озеро, совершенно круглое, чуть с краю села, рядом с заключенным за забор табором, вдали обширный луг, а на горизонте – словно море, дышащее белым паром, и совсем мелкие, как хвойные иголочки, воткнутые в бахромчатый край леса, трубы большого города. Там, кажется, конец земли.

Лето короткое, мощное, густое. Цветы и травы тяжелые и пахучие. Солнце будто тянется, задерживаясь в меду закатных красок, и не может убраться на покой. За ним хвост, как от круто падающей кометы. Хвост аделаидовый *, малиновый, желтушный, облачно-сиреневатый.

Георгий перебежал клади. Идя мимо «табора» бывшей колхозной станции по ремонту тракторов и прочих сельхозмашин, послушал какой-то нарастающе-конвульсивный гул непонятных механизмов и повернул к дому Палладии.

По двору ходила Марионилла, помыкивая и рассыпая немногочисленным курочкам черные сухари, пережженные в печке. Увидав Георгия, она демонстративно отвернулась, показав торчащие под тонким платьем лопатки немного искривленной юношеским сколиозом спины. Собака Чамба, рыжая и беспокойная, подбежала к Георгию и стала лапиться, захватывая его колени и вертя головой. Марионилла, увидев Георгия некрасиво натужно улыбнулась и замерла с зацапанной алюминиевой мисочкой в руке, просверливая его взглядом.

Георгий глянул в ответ и отвёл глаза, почувствовав внутренний негатив от Мариониллы. Правильно говорят, что немые говорят глазами.

– Чамба, хорошая девочка… Н а тебе хлебца… – сказал Георгий, улыбнувшись, и достал из кармана брюк кусочек сухой краюшки. – А хозяйки твои где?

Он прошел в сени, тукнул дверями у мостка, чтобы услышали.

– Хозяюшки! Деушки, баушки! Я вам хлебушка принес.

Его встретила Серафима с обычным равнодушно застывшим лицом, но с искрой радости в молодых и лукавых глазах. Палладия спала на своей высокой кровати, отвернувшись к стенке. Ее заботливо укрывала Марья, одетая в цветной хлопковый свитер и джинсы, слишком короткие у щиколоток.

– Матушка, я вам принес хлебушка и еще хотел вас попросить… – Георгий замер, втянув воздух. – А самовар ставили?

– Ставили! – сказала Серафима. – Но ужжо выпили. У Палладии опяць голова болит, вот поляцили, положили.

Марья, смутившись, протянула Георгию руку. Тот взял ее за сухую ладошку и отпустил, почувствовав тепло.

– Ну, пускай спит. Тогда вот хлебушек, а я вашу гостью прогуляю с полчасика, – сказал Георгий, заторопившись и отчего-то зашмыгав носом. – Хорошо?

Марья, улыбнувшись Серафиме, обула мокасины и легко выскочила на крыльцо. Марионилла прошла ей навстречу тяжело и шумно, как груженая баржа, задела костлявым бедром Георгия и скрылась в своей комнатушке за занавеской.

– Ой… Сегодня она что-то совсем не в духе! – сказал Георгий настороженно. – Так пойдемте?

Марья кивнула.

– Только ненадолго. А то я травками чайными надышалась и, думаю, засну скоро.

Они медленно пошли по улице, разговаривая неторопливо и легко. Поговорили о политике, о погоде, о красоте здешних мест. Скоро наедут дачники, туристы, паломники. Скоро жизнь вернется сюда.

– Не понимаю, почему тут никого не осталось? – удивленно спросила Марья Георгия. – А вы не знаете? И какими судьбами вы тут, если не секрет?