Юрий Рогоза - Риверданс в высокой траве

Старик-англичанин словно прочел его мысли.

– Вы, кстати говоря, напрасно пренебрегаете глотком хорошего виски – провозгласил он, поигрывая очередным стаканом – В морковном соке, возможно, много витаминов. Но в нем не живет золотая искра мужества и спокойствия. Вы, американцы, вообще, своеобразные ребята. Во всем мире мужчина, если ему вдруг захотелось выпить, спешит сесть у стойки бара. И спокойно сказать – «Двойной виски, пожалуйста». А вы, ощутив желание пропустить стаканчик, спешите сесть в кружок каких-то мутных незнакомцев и торжественно объявить – «Здравствуйте. Меня зовут Джон. Я алкоголик». И, что самое дикое, эти типы на соседних стульях начинают аплодировать. Как будто он сообщил им что-то радостное и возвышенное. Лично мне это ничего, кроме сумасшедшего дома, не напоминает…

Уэсли искренне рассмеялся.

– Да. Тут я с вами полностью согласен. Мисс, будьте добры…

Через минуту золотистая порция мужества и спокойствия грелась и в его ладони.

Уэсли не собирался пить. Он попросил стакан, защищая престиж родной страны. Точнее, нации. Хотел показать, что далеко не все мужчины в Штатах живут на антидепрессантах и рыдают на кушетках психоаналитиков. Но виски оказался роскошным. Тягучим и душистым. Нектаром для настоящих мужчин.

Вдобавок, именно в эту секунду свет в салоне приглушили еще больше. И мир, следуя законам ночи и полной луны, наполнился новыми вибрациями и смыслами.

Откинувшись в кресле, Уэсли подумал, что ему давно не было так уютно.

– Будете спать? – голос англичанина зазвучал тише, но не утратил прежней бодрости – А как насчет того, чтобы сыграть в «зеркало»? Уэсли не успел сказать, что никогда не слышал о такой игре. Мистер Джеймс заговорил первым.

– Каждый нормальный мужчина несет по жизни свой рюкзак с битым кирпичом. И это скорее хорошо, чем плохо. Помогает держать спину, так сказать. Так вот, если честно, я бы не прочь глянуть, что творится в вашем рюкзаке…

Пожалуй, было самое время сказать, что он, Уэсли Брайтон, тоже не прочь выбросить из своего невидимого рюкзака несколько самых тяжелых кирпичин. Но вместо этого с улыбкой произнес совсем другое.

– Нет, простите… Битый кирпич это слишком личное…

– Да ладно вам! В конце концов, мы всего лишь проводим время в дороге, не так ли?… С кем и играть в зеркало, как не с тем, кого встретил впервые и больше никогда не увидишь? Заодно проверим, правильно я вас раскусил или в чем-то ошибся…

– А при чем здесь зеркало? – не понял Уэсли.

Англичанин странно прищурился.

– Думаете, я вас от нечего делать спросил о возрасте?… Дело в том, что мне ровно 82. И, сидя рядом, мы с вами образуем дивный палиндром. Знаете, что такое «палиндром»?

– Конечно – кивнул Уэсли – Слово, которое читается одинаково с начала и с конца.

– Именно. Правда, в нашем случае речь идет не о слове, а о числе. Но и это неплохо. 2882. Дивно, не так ли?

– Да. Очень красиво – кивнул Уэсли.

Он любил магию слов и чисел.

– Это если мы сидим рядом. А, сидя напротив друг друга, мы представляем собой идеальные противоположности. Даже не так. Зеркальные отражения друг друга.

Он продолжал улыбаться, но на его выдавала глубокая морщина, прорезавшая лоб. Раньше она была почти незаметной.

– У старости довольно узкий круг удовольствий, дорогой Уэсли… Одно из них – поймать отражение молодости. Стать на миг ее зеркалом…

Трудно было понять, чего больше в голосе мистера Джеймса, азарта или глубокой спокойной печали.

– Лететь еще долго. Если надумаете, старое английское зеркало к вашим услугам. Ничего, если оно время от времени будет полировать себя глоток виски?…

Уэсли хотел с улыбкой отказаться.

И сам растерялся, когда вместо этого вдруг заговорил. Негромко. Медленно. И так откровенно, словно беседовал не с сумраком ночного «Боинга». Не со случайным попутчиком в твидовом пиджаке. А с собственным отражением.

– …Вы ошиблись еще в самом начале, мистер Джеймс. Я именно родился миллионером. Даже мультимиллионером, если быть точным. Я единственный поздний ребенком двух избалованных персонажей планеты, гуляющих по жизни, как дети по Диснейленду.

Мой папа ходил на работу меньше полутора лет. В ранней молодости. А затем друг, молодой финансист, с большим трудом уговорил его купить какие-то акции. Пообещав в случае неудачи вернуть эти несколько трудовых тысяч из своего кармана.

Возвращать ничего не пришлось. Через три месяца папа перестал работать. Через год купил яхту, «Феррари» и дом в Майами. И с тех пор жил, как хотел. Становясь при этом все богаче и богаче. Боже, благослови Америку.

А мама так и вовсе родилась в роскоши. В старом бостонском особняке, который помнил Линкольна. И после смерти двух старших братьев (те росли адреналинщиками и погибли во время неудачного скайдайвинга) стала едва ли не самой богатой невестой штата.

Оба, и папа, и мама, выбрали золотую вседозволенность. Полную путешествий, секса, наркотиков и опасных приключений.

Все веселые глупости мира были им доступны. И оба не пропустили ни одной. Вот только совершали они их порознь.

А познакомились и полюбили друг друга, когда маме было 39 лет, а папе 41. На буйной вечеринке транссексуалов в одном из пентхаусов Нью-Йорка. С которой тут же ушли, держась за руки.

И через пять часов уже были в Париже (тогда еще летали «Конкорды»). Именно во время этого полета мама и забеременела мной. Так что я был зачат в небе. На скорости, опережающей звук. И, выходит, тоже пил шампанское на рассветных ступенях Сакр Кэр. Хотя никто из нас троих не знал об этом. Ни папа. Ни мама. Ни я сам, еще сперматозоидный, но уже приговоренный к жизни…

Будучи маленьким, я, конечно, не задумывался о том, как очередное маленькое приключение могло заставить этих двух людей пожениться. Да еще и родить ребенка. То есть, меня. Детство не мучает себя глупыми вопросами. Оттого оно и дружит с радугами. И понимает язык стрекоз.

А, когда повзрослел, все было ясно. Два потрепанных одиночества, познавших все грешные радости мира, полюбили друг друга. И захотели счастья. Только и всего.

Они поселили его в большом деревянном доме в Калифорнии. А затем на свет появился я.

Что было дальше?…

Огромная, залитая солнцем, лужайка. Я, бегающий по траве от мамы к папе, вцепившись пальцами в шерсть огромной собаки, чтобы не упасть. Рыжий кот, громко мурчащий рядом со мной прямо в детской кроватке… Если в то время над миром и летали черные облака, то они обходили стороной дом моего детства. Большой деревянный дом, в котором жили Джон и Мэри Брайтон, их сын Уэсли, пес Мачете и кот Ред. И еще все добрые феи мира.

Сейчас, став взрослым, я понимаю, что любой социальный работник, подсмотревший в щелочку, как живут Брайтоны, испытал бы шок. И попытался бы яростно разрушить созданный ими клочок Земли, на котором все были счастливы.