Ирина Амраху - Кошачий эшелон. Повесть-сказка

«Что же это я, – думала она. – Если я крысы испугалась, то что же я делала бы, окажись передо мной фашист?». Она почти уговаривала себя остановиться, но не могла, а крыса вдруг поменяла тактику и сделала резкий рывок вперёд. Она летела в прыжке прямо на Люсю. Девочка в ужасе зажмурилась, ожидая конца. «Умирать – так стоя», – решила она, позволив себе только закрыть глаза.

Возможно, здесь эта история закончилась бы, только начавшись, если бы не неожиданное вмешательство со стороны, которого уже никто не ожидал. Что-то пролетело, просвистело по воздуху, словно снаряд. «Неужто и обстрел начался?» – подумала Люся и открыла глаза. Нет, не обстрел. На том месте, где только что сидела крыса, лежала толстая сучковатая дубинка. Люся повернула голову и увидела, что неподалёку от неё стоит мальчишка в шапке-ушанке и в пальто, так же, как и она крест-накрест перевязанный, только не платком, шалью.

– Спасибо – прошептала Люся. – Вовремя…

– Ага, – довольно ответил он. – Здорово я её, да?

Люся кивнула. Она не знала что говорить. Наступила пауза.

Мальчишка откашлялся и потёр варежкой нос.

– Я Максимка. А ты?

– Люся я, – снова прошептала она.

– А почему ты шепчешь? – удивился он.

Люся опустила глаза. Ей не хотелось говорить.

– Ты местная? Ленинградка? – продолжал выспрашивать он.

Люся отрицательно помотала головой.

– Нет. А ты?

– Я – местный, – гордо сообщил он. – Родился здесь, живу. Эвакуироваться не стал. Ну, уж нет – это ни за какие коврижки. Никто меня не заставит.

Он снова шмыгнул.

Люся, опять не зная, что сказать на это, посмотрела на небо. Снежинки, казавшиеся чёрными, падали на них. Только сейчас Люся вновь почувствовала холод, о котором на время забыла. Да и голод возобновил свою атаку. Она поёжилась и шепнула:

– Холодно. Домой пора.

– Пошли, – согласился Максимка. – Он сразу заторопился. – Бомбёжка может начаться. И комендантский час скоро. Пошли.

Он протянул ей руку в толстой, сто раз перештопанной варежке. Она с готовностью приняла её, но только сделала шаг, как тут же остановилась. Голова закружилась. Всё-таки подлая крыса очень сильно напугала её.

Они шли рядом, молчали. Максимка сбоку поглядывал на неё, в голове у него мелькали тревожные мысли. Ясно же, что крыса не собиралась ограничиваться только лишь грабежом. Такая жирная и огромная. Сначала отняла бы хлеб, а потом наверняка растерзала бы девчонку.

«Эх, – думала Люся в этот момент, – если бы Мушка была рядом! Тогда эта мерзкая крыса получила бы по заслугам. Да и что им одна крыса! Вместе они бы с целым полчищем справились. Только где же ты сейчас, Мушка?»

Слёзы подкатились к глазам. Люся так и села в снег на колени.

– Ты что? – испугался Максимка.

– Я не могу, – прошептала Люся. – Сил нет.

– Можешь, – возразил Максимка. – Держись крепче за руку, вставай!

Люся сначала помотала отрицательно головой, заупрямилась. Но Максимка настаивал, и она вложила свою ладонь в его руку, точнее, в толстенную варежку, делающую его ладонь огромной. Они заторопились в укрытие.

– Вместе мы – сила, – продолжал уверять её по дороге Максимка. Люся в ответ кивала. А в подворотнях, из подвальных окнах злобно загорались им вслед страшные крысиные глаза.

Максимка был рад, что встретил Люсю. Понравилась ему эта девчонка, маленькая и хрупкая, с двумя жёлтыми, словно соломенными, косичками и круглыми глазами, как пуговки на личике у куколки. Она и напоминала ему такую соломенную куколку, которая стояла в серванте у бабушки. Маленьким он часто играл с ней, а как подрос – забросил. Стыдно ведь мальчишке с куклой возиться. Кукла перекочевала к бабушке в комнату, в сервант под стекло. Честно сказать, он давно не видел эту игрушку. С тех пор как бабушка умерла в самом начале войны. Никто, конечно, о кукле не вспоминал, и сколько Максимка не старался, он не мог сообразить, стоит она за стеклом, или нет. А сейчас, сидя в бомбоубежище, так как фашистский налёт всё-таки застиг их в пути, он поглядывал на Люсю и думал о том, как хорошо, что он её встретил. И невольно вспоминалась ему соломенная куколка, дарившая столько радости в детстве.

– Ты где живёшь? – спросил он.

Люся отрицательно замотала головой, прежде чем ответить.

– Я не пойду больше домой, – шепнула она по своей привычке. – Мне и раньше идти не хотелось, потому что я там всем надоела. У них и без меня столько голодных ртов! Так тётя всё время про меня говорит.

Максимка сначала хотел расспросить её, как следует, но решил оставить это на потом, сказав сначала самое главное:

– Мы можем пойти ко мне. Хочешь?

– Да, я хочу! – К его удивлению, она согласилась сразу. И даже сказала это громче, чем обычно. Поднялась, протянула ему худую руку, на которую были надеты сразу две варежки. – Пойдём скорее!

Уйти сразу не удалось – снаряды сыпались один за другим, свистели, как соловьи-разбойники, угрожали. И ночевать потому пришлось в бомбоубежище.

Ребята вместе съели хлеб и, перешёптываясь всё ночь, всё-таки уснули под утро, дрожа от холода. Максимка, улыбаясь онемевшими губами, думал о том, что пропавшая из серванта соломенная кукла, ожила, наверное, и сама пришла к нему. Скорее всего, это бабушка её послала, чтобы он смог пережить блокаду.

– Вот и пришли, – сказал Максимка, открывая дверь своей квартиры. – Заходи, не бойся.

Люся молча переступила порог. Она и не боялась совсем. Просто очень, очень устала. Ночь в бомбоубежище оказалась тяжёлой, поэтому она хотела только лишь лечь поскорее спать. Максимка указал ей на бабушкину кровать – самую хорошую, по его мнению, и она, улегшись в неё, через секунду уже мирно спала.

Сам же Максимка спать не собирался. Едва Люся заснула, как он направился прямиком в самую большую комнату, где до войны любила собираться вся семья. Он, вспомнив об этих тёплых вечерах, словно пропитанных вкусным чаем и вишнёвым вареньем с оладьями, загрустил, конечно, но раскисать себе не разрешил. Подошёл к серванту, давно «забывшему», что такое порядок.

Серая пыль покрывала стеклянные полки и дверцы серванта. Всё содержимое в нём было свалено в кучу. Максимка дунул на запылённые стёкла – поднявшаяся пыль, словно блокадный снег, запорошила ему глаза и нос. Мальчик громко чихнул, и от этого сразу голова закружилась. Как и все жители Ленинграда, Максимка слабел с каждым днём. В этом была вина фашистов, а значит, вызывало в нём яростный протест. Он не хотел поддаваться слабости, считал – это всё равно, что поддаться фашистам. Поэтому он не желал признавать свою слабость.

Максимка был очень сильным. До войны в семье всегда рассказывалось о том, что как только он родился, его сразу же назвали богатырём, – такой это был крупный младенец. Дальше было ещё удивительней: как в сказке, Максимка рос не по дням, а по часам. Он очень быстро пошёл сам, и все удивлялись крепости его ножек. Если Максимка падал, то сразу же поднимался и шёл дальше, не плача, только чуть-чуть морща лицо, если вдруг всё-таки ему бывало больно. Перегоняя в развитии всех своих сверстников, маленький богатырь наполнялся силой день ото дня. И сейчас ему было очень жалко её терять.