Андрей Прохоров - Главная загадка «Эволюции»

Следующие несколько дней он обзванивал всех своих знакомых, но быстро понял, что финансовой помощи ждать неоткуда. Зато вскоре раздался звонок из министерства: его попросили освободить все занимаемые помещения до Нового года. На дворе между тем стоял декабрь. Не оставалось ничего другого, как честно сообщить молодым мамам, что никто их детей дальше содержать не будет.

Он решил, что лучше будет поговорить с каждой женщиной отдельно, и не ошибся: реакция на печальное известие у всех была разной. Татьяна сразу твёрдо заявила, что Саша и Аркаша – её сыновья, и она никому их не отдаст: «Ничего, квартира у меня есть, работа тоже… Как-нибудь выживем!» Ольга, всегда уверенная в себе, на этот раз явно испугалась внезапно свалившейся на неё ответственности, но вскоре взяла себя в руки и заявила, что своих мальчиков тоже оставит у себя, пусть ей и придётся пожертвовать диссертацией: «Устроюсь лаборанткой у нас на кафедре, как-нибудь проживём!» Тихоня Лена сначала горько заплакала, запричитала: «Ну как же так, ведь обещали…» – а потом успокоилась, вытерла слёзы и сказала: «А вообще-то, я с тридцатью детьми в классе справляюсь, справлюсь и дома с двумя!»

И только Алла как будто впала в какой-то ступор. Она несколько минут просто молчала, опустив глаза в пол. А потом вдруг резко и чётко сказала:

– Это не мои дети. Это дьявольское отродье, которое вы запихнули в мой живот! Нужно от них избавиться!

Лазарев счёл эти слова проявлением сильного стресса.

– Алла, я понимаю, что ты очень расстроена. Давай ты успокоишься, и мы поговорим об этом завтра, хорошо?

– Я не расстроена. – Алла смотрела ему прямо в глаза. – Я абсолютно спокойна. Это вы расстроены тем, что сейчас происходит. Но разве вы сами не понимаете, что ваш проект с самого начала был обречён на провал? Потому что нельзя идти против Бога! Вы сами рассказывали нам, что из полумиллиарда сперматозоидов всего один сливается с яйцеклеткой – и так появляется новая жизнь. Кто, если не Бог, решает, кому подарить эту жизнь? А вы сами решили стать богом, чтобы дать жизнь… нет, даже хуже: чтобы воскресить души давно умерших людей! Но Бог всё видит! И он против этого! И как только я согласилась на участие?! Теперь мы все прокляты до конца дней!

– Ладно, Алла. – Лазарев кивнул, хотя и начал подозревать, что с девушкой происходит что-то неладное. – Я так понял, ты не хочешь забирать детей, тогда мы будем вынуждены отдать их в детский дом.

– Вы неправильно поняли. Не надо их в детдом. Потому что это не дети. Это неизвестно кто. И не только мои – всехние!

– Нет слова «всехние». – Сергей Дмитриевич решил хоть как-то отвлечь Аллу, сосредоточив её мысли на грамматике.

– Это не важно, какое слово. Всех этих дьявольских уродцев надо убить, а все следы вашего адского проекта стереть с лица земли!

– Алла, господи, что ты такое говоришь?! Ты себя слышишь?

– И я себя слышу, и Господь меня слышит. И Он одобряет их уничтожение!

Лазарев встал, быстро вышел из комнаты и запер за собой дверь. Алла при этом не шелохнулась. Он вызвал врача, и, посоветовавшись, они сделали ей укол успокоительного. Алла не сопротивлялась. К сожалению, проснувшись, Алла продолжила говорить в том же духе, и её пришлось поместить в психиатрическую клинику. Так двухмесячные клоны Ньютона – Иван, Илья и Игорь – попали в ближайший детский дом.

5. Лето 1991 – зима 1992 года

Мирза Исаевич Громов, директор крупного богатого совхоза в Краснодарском крае, сидел развалившись на кожаном диване в приёмной высокопоставленного московского чиновника и буквально плавился от жары. Он теребил воротничок, пытался ослабить галстук, но это не помогало: струйки пота предательски стекали по его одутловатому лицу. Он вынул платок и стал промокать лоб и виски, но и этого хватило не надолго. «Черти лысые, хоть бы кондиционер поставили!» – ругался он про себя. Сегодня совхоз имени ХХ Съезда партии должен был превратиться в акционерное общество «Солнечная поляна». И, конечно, в роли главного акционера выступал товарищ Громов. Уж что-что, а договориться с партийными бонзами он всегда умел. То, что сейчас они вслед за Ельциным стройными рядами побежали из рядов КПСС, ничего не меняло: и связи остались старыми, и значимые посты почти повсеместно занимали те же люди. Вот и на этот раз всё прошло гладко, попотеть пришлось только в буквальном смысле.

Мирза быстро освоился в новой обстановке, и деньги потекли в его карманы рекой. Не прошло и двух лет, как он перебрался из Краснодара в Москву и купил себе шикарную квартиру на западе столицы. Теперь его бывший совхоз казался ему мелочовкой: он сотнями гектаров скупал за копейки подмосковные сельхозугодья, переводил их в земли для индивидуального жилищного строительства и продавал застройщикам коттеджных посёлков. К сорока с лишним годам Громов имел уже и положенный по статусу особняк на Рублёвке: шикарный дом, напоминающий средневековый замок, располагался на участке в два с половиной гектара, с собственным прудом, по которому плавали красавцы-лебеди. Мирза был толстым и невысоким, на его голове давно образовалась лысина, глазки казались малюсенькими и какими-то бесцветными, зато нос был большим и почти всегда красным; вдобавок всё лицо его было испещрено последствиями перенесённой в детстве оспы. Но богатство компенсировало неказистую внешность, и женщин вокруг него вилось всегда предостаточно. Пару раз он женился, но жёны не рожали, и он их прогонял.

Мирза Исаевич рассуждал так: всё, что нажито таким непосильным трудом, надо будет кому-то оставить в наследство – не пропадать же добру, – и поэтому давно мечтал о сыне. Он не жалел денег на женщин, но ни одна его любовница, как ни старалась, тоже не забеременела. Наконец он стал подозревать, что причина не в женщинах, и пошёл по врачам, которые вскоре вынесли ему беспощадный вердикт: бесплодие.

Больше двух недель Мирза запивал эту новость тридцатилетним виски, отчего глазки его совсем заплыли, а физиономия приобрела фиолетово-багровый оттенок. Он развалился на диване в расшитом дамасскими узорами шёлковом халате, который еле сходился на его дряблом животе, и уже готовился налить в стакан очередную порцию благородного напитка, когда зазвонил его огромный сотовый телефон.

– Слышь, Мирза, есть тут один чел по твоему вопросу, – раздался из трубки голос Миши Армянчика, давнего знакомого Мирзы.

– По какому вопросу, Мишаня? – Мирза еле ворочал языком.

– Ну, по этому, типа, по которому ты не просыхаешь.

– Я пью, Мишаня, именно потому, что этот вопрос решить невозможно.

– Слышь, ты бы поговорил с ним. Он того… типа, учёный. Генетик.

– Учёный-мочёный… Учёный? Не врач?