А. Миров - Два мира – 2

Дверь кабинета моего врача бодро откинулась к плохо прокрашенной стене, явив коридору и мне заодно самого Александра Антоновича с высокой молодой брюнеткой. Жуков ласково поддерживал девушку под локоть, будто опасался, что та планирует снять с петель заветный массив и убежать с ним и блестящей табличкой, куда её тёмные глаза глядят. Удостоверившись, что брюнетка не изъявляет преступных намерений, психиатр отпустил её руку и обратился ко мне:

– Марселина, наша с вами встреча на сегодня отменяется. Там состояние стабильное, нет необходимости в терапии, – он счёл нужным пояснить сей перформанс своей спутнице. – Поэтому будьте так добры, – Александр Антонович перевёл взгляд на меня, – Проводите Катарину в 12-ю палату.

Высокая брюнетка, поджав искусственные губки, снисходительно дополняла нашу компанию, презрительно оценивая окружающую обстановку. Я с готовностью поднялась исполнить наказ врача.

– Катарина Изольдовна, вы помните, это всё временно, скоро освободится одиночная вип-комната, и мы вас сразу же туда переведём. Вот, если бы вы могли подождать с госпитализацией, то тогда…

– Александр Антонович, – брюнетка при помощи нагрудного бейджика врача дала начало своей речи, – Я всё поняла: с больными не разговаривать, потому что у них того, колпак уехал, – она наглядно продемонстрировала вышесказанное. – Если вас на месте не будет, по всем вопросам обращаться к Эвелине. Не волнуйтесь, я всё помню.

– Вот и славно, – Александр Антонович постарался скрыть предательское смущение подростка, полыхнувшее по выбритым щекам от прикосновения Катарины, поправившей воротник его отутюженного халата.

От ощущения неловкости Жуков дотронулся до своей растительности над верхней губой, убедившись, что имущество: а именно жидкие усы одна штука, на месте, он не придумал ничего оригинальнее, чем скрыться за своей новенькой дверью с той стороны коридора. Катарина равнодушно проводила взглядом стеснительного врача и повернулась ко мне:

– Ну-с, забыла твою фамилию, веди меня в палату.

До этого момента лица с большим процентом «сделанности» мне доводилось видеть только на экране легкомысленного ТВ. А, ещё на страницах дорогих журналов, чьё содержание чуть меньше, чем полностью занято рекламой того, что основная масса читательниц издания купить себе не сможет вот не то, что не в этой жизни, а вот даже и не в следующей.

Вроде, пластические хирурги не лепят ценники на свои работы, да и косметологи стремятся к природной естественности в подчинившихся лицах и телах, однако, не взирая на общие усилия ценителей и ваятелей красоты, их пациентам тире клиентам всё одно не удаётся скрыть время, проведённое в преображающих учреждениях.

На меня смотрело абсолютно «не гнущееся» лицо Катарины. Неподвижные, но при этом назойливо бросающиеся собеседнику в глаза гладкие скулы вместе с пухлыми губами застыли то ли в ожидании каких-то новостей, то ли насовсем. Брюнетка, сложив руки на искусственной груди, наклонилась ко мне со своих многосантиметровых каблуков:

– Пусечка, ты меня слышишь? Мне надо в палату, проводи меня, – она старалась растянуть каждый слог для уменьшения весомости своих слов, чтобы те легче и безболезненнее проникали в моё сознание. – Пусечка?

– Я не Пусечка, я Мася, – я неожиданно для себя нарушила обет, данный Александру Антоновичу, и заговорила с незнакомым посетителем больницы.

Катарина, на удивление, не испугалась, как это делали все, кто впервые слышал мой монолог, не поморщилась, как это делают все без исключения врачи, и даже не начала успокаивающе гладить меня по голове, чем постоянно грешит медсестра Эвелина. Но если отсутствие мимики ещё можно списать на счёт дорогостоящих уколов, то последующее её поведение не поддавалось никакому объяснению.

– Мася? – она постаралась вопреки ботексу изумить вытатуированные брови. – Ну Мася так Мася, мне непринципиально. Веди меня, Мася, в палату.

Под взмах её руки, указывающей в глубь больничных просторов, мысли хаотично забегали, сотрясая друг друга наросшим от ничегонеделания жирком. Из-за их рассеянных туше я не могла сосредоточиться. Вот чего мне следует поставить во главу размышлений: то, что я забыла, в какую палату её вести или, может, то, что она воспринимает мою речь? Мало того, она ещё мне и отвечает! Это слишком странно для этой мягкой кушетки и этих плохо прокрашенных стен.

Я решила идти до конца. Ну или до того, что сочла концом:

– Катарина, а вы прям понимаете, что я говорю?

Брюнетка сквозь всяческие усердия охранителей женской красоты выдала на своём защищенном от сгибания лице эмоцию оскорбленного недоумения. Я попыталась было переформулировать свои неповоротливые мысли, но к нам навстречу спешила гораздо более расторопная Эвелина.

– Она вас не напугала? – медсестра заботливо начала гладить меня по голове, как это происходит всякий раз, стоит мне только открыть рот.

– Нет, а должна была? – Катарина не сдавала избранной позиции.

– Масечка, иди в палату, – Эвелина мягко подтолкнула меня к лестнице.

Я хотела ещё что-то сказать, дабы прояснить ситуацию, но рука медсестры, готовая в любую секунду к соприкосновению с моим темечком, не оставила мне шансов. Я уступила обстоятельствам и отправилась туда, куда меня послали.

– Пойдемте, не обращайте внимания, она очень хорошая, просто не повезло.

Сентябрьский дождь совершенно хамским образом стучал в вечерние окна столичных граждан, что вынужденно коротали время в заточении. Светка упорно барабанила по уставшему от бытовых перипетий столу, словно желала перебить метеонахала.

– Свет, ну ё-моё, уже башка на две части разваливается от твоего вот этого вот, – Вася нарочито громко спародировал её движения, подолбив кулаком по измученной мебели.

– Бунин, не ной. Ты мешаешь мне думать.

– А чё тут думать, Света? Вот чё тут думать? Я тебе уже сказал: твою Мальвину не отпустят, тут хоть думай, хоть не думай, – Бунин, закончив спич, оттарабанил по столу не узнанный единственной слушательницей в его исполнении отрывок из траурного марша.

– Я не понимаю, почему её там держат, – Светка обхватила голову двумя руками, пытаясь не растерять всё то, что было надумано за четыре месяца.

– Ну потому, что она того, – Василий участливо погладил любимую по руке.

– Сам ты того! – Котова вскочила со стула, – Сам ты того, Бунин! Не смей так про неё говорить.

– Понял, понял, ни кипешуй.

– Не говори, что мне делать!

– Есть не говорить, что делать! – Вася выпрямился, накрыл левой рукой голову, правой отдал честь своему домашнему командиру. – Чай будешь?