Ирина Левит - Двойка по поведению

К Зойке, то бишь Зое Ивановне Ляховой, в прошлом метательнице дисков, а ныне преподавательнице физкультуры, Качарин относился с симпатией. Крепкая, с накачанными руками, бойкая и громкоголосая, она была простая, искренняя и напрочь лишенная всяких выкрутасов. С коллегами не интриговала, перед начальством не выслуживалась, с ребятней управлялась, как образцовый батька-сержант с новобранцами. Временами ее упрекали в излишней прямоте и грубоватости, на что та неизменно отвечала: «Нечего носорога бальным танцам учить». Носорогом она называла себя, прекрасно зная, что за глаза ее многие, в том числе гимназисты, кличут просто Зойкой, но она не обижалась. «Па-а-думаешь, – говорила, – женщина я молодая, без навеличиваний обойдусь. Вон Капитолину Кондратьевну все Капитошей зовут, и ничего, а ей уже государство несколько лет пенсию платит».

Вчера Зойка забежала к Качарину со своим утюгом днем и тут же принялась одновременно браниться по поводу хваленого германского качества и жаловаться по поводу невыглаженных брюк мужа. Качарин посочувствовал и обещал сделать побыстрее (если, конечно, германское качество хоть как-то подлежит восстановлению), но только на следующий день, поскольку намерен из школы уйти пораньше. Зойка поохала-поахала, а потом, как всегда, нашла выход, заявив, что отправит мужа на работу в джинсах, чай, завод – это вам не какой-нибудь дипломатический корпус.

За починку утюга Андрей Васильевич намеревался взяться сегодня сразу после второй пары, но не получилось – убийство Пироговой напрочь порушило и общешкольное, и личное расписание, к тому же следователь явился. Хорошо еще, ненадолго задержался…

Качарин посмотрел на часы, прикинул, успеет ли разобраться с утюгом до конца Зойкиных уроков, и принялся копаться в нехитром приборе. Починил он его минут за пять – поломка оказалась ерундовой: контакт отошел. Потом сообразил, что по случаю общешкольной трагедии уроки сегодня отменили, и Зойка вполне могла уйти домой. Качарин вытащил мобильный телефон и набрал номер Ляховой.

– Ой, Василич! Спасибо тебе мое огроменное! – пророкотала в трубке Зойка. – Я к тебе подбегу! Только… – она понизила голос, – Володьку дождусь. Его сейчас допрашивают. Он ведь вчера вечером с пацанами в тренажерке торчал, вот чего-то и выпытывают.

Володькой для нее был учитель физкультуры Владимир Николаевич Гриневич.

– Ко мне тоже следователь заглядывал, спрашивал, почему я раньше, чем обычно, вчера из школы ушел, – поделился Качарин.

– Во дают! – свистящим шепотом возмутилась Зойка. – Одного трясут – почему ушел, другого – почему остался. Лучше бы выясняли, на кой ляд Пирогова кому-то понадобилась.

– Видать, понадобилась, – философски изрек Качарин и нажал клавишу отбоя.

Затем подошел к окну, раздвинул плотные жалюзи, приоткрыл форточку и закурил.

Из окна хорошо просматривалась стена пристройки, где до недавнего времени обитала Галина Антоновна Пирогова, вечно запертая дверь запасного выхода и асфальтовый «пятачок» – любимое место сборища грешащих табаком школьников. Курить на территории школы запрещалось, но запрет постоянно нарушался, и начальство это знало. Однако закрывало глаза, прекрасно сознавая, что реально ничего сделать не сможет. Ну, одного застукаешь, другого… Ничего, кроме скандалов, не получится, а зачем в образцовой гимназии скандалы? Уж пусть лучше тусуются на незаметных чужому глазу задворках.

На «пятачке» стояла и дымила тонкой сигаретой первая школьная красавица Лина Томашевская. Лицо ее было напряженным, взгляд время от времени метался в разные стороны, и Качарин подумал, что девушка, похоже, кого-то ждет, только никак не может определиться, правильное ли она выбрала место ожидания.

«Интересно, – прикинул Андрей Васильевич, – где ее неизменная “тень”, этот долговязый Мухин?»

Валеру Мухина Качарин считал славным парнем и потому ему сочувствовал. Ну зачем он нужен этой красотке, дочке богатого папы, девице очень неглупой и при этом какой-то такой… словно сделанной из фрагментов глянцевых журналов?

Она требовала, чтобы все ее звали исключительно Линой, хотя однажды, причем совершенно случайно, Качарин узнал, что настоящее имя Томашевской – Алевтина. Ну вот захотелось так родителям, нашли имечко, причем не лишенное модности, а дочка воспротивилась. По идее ничего особенного, однако Андрея Васильевича именно это и зацепило.

…Та девушка тоже требовала, чтобы ее звали исключительно Ирой. И никаких производных! Андрею было все равно – хоть Ирой, хоть Феклой, хоть Офелией.

Он учился в Академгородке, на геологическом факультете университета, специализировался на минералогии и готовился делать диплом в академической лаборатории, где выращивали искусственные изумруды и рубины.

Она училась в том же университете на гуманитарном факультете и собиралась писать диплом по чему-то там из области контрпропаганды.

Познакомились они в комитете комсомола, куда Андрей захаживал крайне редко по причине отсутствия у него какой-либо значимой общественной должности, требующей регулярного посещения главного комсомольского штаба. Он вообще никогда не ходил в активистах «передового отряда советской молодежи», хотя числился в некой факультетской то ли комиссии, то ли подкомиссии, чье название он постоянно забывал. Держать эту информацию в памяти он не считал нужным – в конце концов, почти каждый студент обязан был где-то «состоять», и этого, подчас совершенно формального, признака было вполне достаточно, дабы не слыть идеологическим балластом.

В тот раз он явился в комитет по персональному приглашению замсекретаря по научной работе Сазонова, старшекурсника с физфака, который прославился в школьные годы победой на всесибирской олимпиаде по физике, но впоследствии предпочел заниматься исследовательской деятельностью исключительно в русле общественной работы.

У стола Сазонова сидела девушка. Поначалу Качарин увидел только ее спину, кофейного цвета волосы и округлые плечи. А затем она повернулась и поднялась со стула – высокая, стройная, с пышной грудью и… зелеными, прямо-таки изумрудными, глазами.

Андрей посмотрел в эти глаза, и ему показалось, что он рухнул в густую, налитую соком траву, какая бывает лишь в июне, – не выжженную солнцем, не иссушенную ветром, прохладную и мягкую.

Такого с ним еще никогда не случалось. Он даже представить себе не мог, что такое вообще способно было случиться с ним, спокойным практичным парнем, который никогда не обмирал при виде девушек и, уже познав прелести плотской любви, считал, что секс хорош сам по себе и отнюдь не нуждается в особом душевном сопровождении.