Валерий Василевский - В поисках Шамбалы

А потом – возвращение на родину – в Смоленск. Это был 1951 год, город ещё не восстановился после войны. Жили в бараке, около восьми квадратных метров на четверых, папа с мамой спали на кровати, а мы с братом – на сундуке (едва ли нынешние читатели даже понимают это слово). Ещё по квадратному метру оставалось для печки и убого стола. Учился в одной из старейших школ в России (сейчас это гимназия), которую прославили многие, в том числе и знаменитый путешественник Пржевальский (сплетники втихаря шептали, что он отец Сталина, уж больно похожи).

И следующие три года – шахматы, шахматы. Шахматы! В девятом классе наш незабвенный физик, умный, проницательный, по прозвищу МГБ (Макс Генрихович Бернацкий), приклеил мне прозвание – ЧАХ. В 1955 году я уже стал чемпионом области по шахматам. Потом играть почти не пришлось: служба в армии, учёба в университете, кочевая судьба собкора центральной прессы.

И в дальнейшем журналистские дороги заносили меня командировочным ветром в разные края, но вот в тех золотоносных местах, где артельщики добывали третью часть золотых богатств России, побывать не довелось. А потому я не сумею описать их, хотя очень хотелось. Фантазия здесь может соврать, тогда начнут придираться знающие люди.

Вот и приходится мне пересказывать дальнейшие события, произошедшие на прииске, со слов Макса, Артёма, с которыми дружил, и Виталия, он не раз угощал меня в Москве, когда вспоминали прошлое.

Была в общежитии комната, приличный зал, где в шкафах лежали книги, на столе – шашки, шахматы. То ли библиотека, то ли клуб. Сюда однажды вечером зашел Артём, привлечённый треньканьем гитары. Возле окна сидел на табуретке красивый блондин лет на десять старше, с профилем композитора Чайковского. Пышные волосы сплетены в косичку, длинные пальцы рук, очень сильные, видно с первого взгляда, ласкали гитару. Артём встречал его в столовой, всё хотел понять, каким ветром занесло сюда эту экзотическую для здешних мест птицу. Артист или циркач?

Гитарист дружески улыбнулся. – Кор-ми-лец, – растягивая слово, словно напевая, – протянул он. – Давай познакомимся. Знаю, тебя зовут Артёмом. Аркадий я, Соловьёв, иногда кличут Соловьём, но не к месту. Петь-то я люблю, как все геологи, да голосок слабенький. Вот странно, в руках и в теле силы хватает, а горло подкачало.

Артём решил, что свою кличку в этой обстановке называть не стоит. Подошёл протянул руку. – А спой что-нибудь, мне интересно. – Аркадий не стал кочевряжиться.

– Ладно, я сейчас пробовал переложить на ноты один свой стих. Давно написал, лет пятнадцать назад, ещё в армии. А служил я в железнодорожных войсках, стояла часть в Советске, это Прибалтика, бывший немецкий Тильзит. Помнишь Тильзитский мир? В школе проходили.

– Помню, его император Александр с Наполеоном подписали на плоту посреди Немана. Соблюдали границы!

– Ух ты! Читать любишь? Ладно, угощу тебя как-нибудь вкусной книжицей. А сейчас послушай. Он закрыл глаза, сосредоточился, взял пару аккордов. И запел:

(– Речитатив был выразительным, но голос не соответствовал тексту. Нужен был баритон, а у Аркаши был слабенький тенорок).

– продолжал певец.

– Он вдруг замолчал. Артём непонимающе взглянул на него, продолжай, мол. Но Соловьёв уже поднимался, оказывается в комнату тихонько, чтобы не мешать, вошел Леонид Мончинский.

– Извините, что помешал. Что это ты пел, Аркаша? – Тот немного смутился. Он знал, что Мончинский сам пишет стихи, рассказы. —Да это так, старые стишата.

– Твои? Что же ты мне не показывал? Ещё и музыку сочиняешь. – Закончи, пожалуйста, я очень хочу послушать.

Аркадий снова не стал ломаться.

Тут певец закашлялся, отложил гитару.

– Простите, больше не могу.

– Ну, тогда почитай стихи!

– Я никогда этого не делал и никому свои вирши не показывал, – возразил Аркадий.

– Но ведь когда-то надо решиться. А вдруг доставишь людям удовольствие? Попробуй! Не трусь, – добавил Леонид.

Последняя реплика и сыграла свою роль. Показаться трусом? Этого здесь не мог позволить себе ни один человек. Соловьёв достал потрёпанный блокнот, слегка взмахнул им.

– Вот об этом моём старом товарище есть у меня стихи. – И начал.

Артём, слушая, недоумевал: почему этот талантливый парень варится в собственном соку, почему не оттачивает своё мастерство в кругу себе подобных? И концовка стихотворения: экзамен не выдержан. Интересно какой?

– Да-а-а, рублик одолевает натуру человеческую, – перебил его мысли Леонид. – Но ведь не один же экзамен в жизни человека! Вот сейчас ты на отлично сдал его самому себе, переступил через свою закрытость, стеснительность, неуверенность. Назови как хочешь. Стихи-то хорошие! Выпусти их из заточения. Я помогу тебе, чем смогу. А для начала приходи ко мне, я дам тебе почитать книгу Валентина Катаева «Трава забвения», вышла в позапрошлом году, так что ты едва ли смог её увидеть, Аркадий.

– Да уж, – рассмеялся тот, я тогда и имя-то своё редко слышал, всё больше то Соловьём, то пташечкой звали. А о чём книга?

– Раздумья о творчестве, настоящем, не случайном – выстраданном, прочувствованном. Встречи с Буниным, Маяковским. Я надолго запомнил несколько строк, очень полезных мыслей для начинающих артистов, подходит и для поэтов. Бунин для тогда ещё гимназиста Катаева вспоминает, как великий режиссёр Станиславский на репетиции сказал одному актёру: «Можете играть хорошо, можете играть плохо. Играйте, как угодно. Меня это не интересует. Мне важно, чтобы вы играли верно».