Фредерик Форсайт - Призрак Манхэттена

«Что это такое?» – спрашивает она, явно страшно напуганная.

«Игрушечная обезьянка, мэм», – отвечаю я, стараясь хоть как-то помочь.

«Маскарад, – шепчет она. – Тринадцать лет назад. Должно быть он здесь».

«Здесь никого нет кроме меня, мэм, и это не я принёс. Эту игрушку принесли в коробке как подарок. Её принёс коридорный». Горничная по имени Мэг отчаянно кивает головой, подтверждая все мои слова.

«Откуда эта вещь?» – спрашивает эта дама, так что я взял обезьянку, которая опять замолчала, и осмотрел её. Ничего. Затем я осмотрел обёрточную бумагу. Снова ничего. Так что я взял картонную коробку. На оборотной стороне была карточка. На ней было написано S.C.Toys, C.I. Здесь подключилась моя память. Около года назад, прошлым летом, я встречался с хорошенькой девушкой, официанткой в «Ломбарди» на Спринг-стрит. Как-то раз я повёз её на Кони-Айленд на целый день. Из всех развлечений мы предпочли Парк Аттракционов. И я вспомнил магазин игрушек, полный странных механических игрушек всех сортов. Там были солдатики, которые маршировали, барабанщики, бьющие в барабан, балетные танцоры, высоко задирающие ноги – всё, что могло быть сделано на основе часового механизма с пружиной, было в этом магазине.

Поэтому я объяснил французской приме, что S.C. означает этот Парк Аттракционов, а C.I. наверняка означает Кони-Айленд. Затем мне пришлось объяснять, что собой представляет Кони-Айленд. Она глубоко задумалась. «Эти ярмарки… так вы их называете? На этих ярмарках имеют место оптические иллюзии, трюки, ловушки, тайные ходы и механические штуки, которые, как кажется, работают сами по себе?»

Я кивнул: «Да, именно это и представляют собой ярмарки на Кони-Айленде, мадам».

Мадам очень разволновалась. «Месье Блум, я должна туда поехать. Я должна увидеть этот магазин игрушек и этот Парк Аттракционов». Я объяснил ей, что существует достаточно крупная проблема. Кони-Айленд – летний курорт, а сейчас начало декабря. В это время Парк полностью закрыт. Единственная деятельность, которая там происходит, это работы по ремонту, уборке, покраске и лакировке. Публике доступа нет. Однако мадам практически плачет, а я ненавижу дамские слёзы.

Поэтому я позвонил приятелю из рекламного отдела American , и успел поймать его прежде, чем он улизнул домой. Я задал ему вопрос, кто владеет этим Парком Аттракционов. Человек по имени Джордж Тилью вместе с очень скрытным финансовым партнером. Да, Тилью уже состарился и не живёт больше на острове, а переселился в большой дом в Бруклине, но он по-прежнему владеет Парком Аттракционов с тех пор, как открыл его девять лет назад. А у него, случайно, телефона мистера Тилью не имеется? Случайно имеется. Так что я раздобыл номер и позвонил. Это занимает некоторое время, но вот я, наконец, разговариваю с мистером Тилью. Я объясняю всё мистеру Тилью, напирая на то, что для мэра МакКлеллана имеет необычайное значение то гостеприимство, какое Нью-Йорк может проявить к мадам де Шаньи. Ну, вы меня понимаете. В любом случае, он сказал, что перезвонит.

Мы ждём. Час. Он звонит. Но его настроение совершенно изменилось, как будто он с кем-то проконсультировался. Да, он устроит так, чтобы ворота были открыты для одного частного посещения. Магазин игрушек будет открыт, и распорядитель развлечений будет лично присутствовать во время всего посещения. Завтра утром не получится, но послезавтра возможно.

Ну, это значит, уже завтра? Так что ваш покорный слуга лично сопроводит мадам де Шаньи на Кони-Айленд. Должен сказать, что я теперь её личный гид по Нью-Йорку. Нет, парни, вам незачем там появляться, поскольку никого туда не пустят кроме неё, меня и её личного сопровождающего. Так что благодаря одному грязному плащу я получаю одну сенсацию за другой.

Была только одна проблема. Моё эксклюзивное интервью, за которым я пришёл в отель. Взял ли я его? Оперная прима была так расстроена, что поспешила в свою спальню и отказалась снова выходить. Горничная Мэг поблагодарила меня за организацию поездки на Кони-Айленд, но сказала, что примадонна слишком устала, чтобы продолжить разговор. Потому мне пришлось уйти. Разочарование, конечно, но не сильное. Я получу своё эксклюзивное интервью завтра. И да, вы можете заказать мне ещё одну кружечку «Золотого варева».

Верхняя терраса, E.M. Tower, Манхэттен, Нью-Йорк, 29 ноября 1906

Я увидел её. После всех этих лет я снова увидел её, и моё сердце, казалось, вот-вот разорвётся в моей груди. Я стоял на крыше склада рядом с доками, и там, на причале была она. А затем я поймал отблеск света на линзах бинокля, и мне пришлось ускользнуть.

Поэтому я спустился вниз, в толпу, но, к счастью, в то утро было так холодно, что никто не обратил внимания на человека, чья голова была закутана в шерстяной шарф. Поэтому я смог приблизиться ближе к экипажу и увидеть её прелестное лицо всего лишь в нескольких ярдах от меня, а также всучить мой старый плащ этому глупому репортёру, который жаждал получить своё интервью.

Она была прекрасна как никогда: тоненькая талия, взбитые волосы под казацкой кубанкой, её лицо и улыбка, от которой гранит мог бы расколоться надвое. Был ли я прав? Был ли я прав, что позволил открыться старым ранам и позволить им кровоточить так же, как двенадцать лет назад в том подвале. Был ли я глупцом, способствуя её приезду сюда, когда время почти излечило боль?

Я любил её тогда в те жуткие, страшные годы в Париже больше чем саму жизнь. Моя первая, последняя и единственная любовь в моей жизни, которую я когда-либо узнаю. Когда она отвергла меня в том подвале ради своего молодого виконта, я едва не убил их обоих. Сильнейший гнев вновь нахлынул на меня, гнев, который всегда был моим верным другом и никогда меня не подводил, гнев против Бога и всех его ангелов за то, что Он не дал мне человеческого лица, как другим, как этому Раулю де Шаньи. Лицо, которое вызывало бы лишь улыбки и приязнь. Вместо этого Он дал мне эту расплавленную маску ужаса, ставшую приговором на всю жизнь, приговором одиночества и отверженности.

И всё же я подумал, несчастный, глупый бедняга, что она, всё же, может любить меня хотя бы немного, после того, что произошло между нами в тот час безумия, когда жаждущая мести толпа стремилась вниз, чтобы линчевать меня.

Когда я понял свою судьбу, я позволил им жить, и я рад, что поступил так. Но зачем я поступаю так сейчас, ведь это может принести мне только больше боли и отвержения, отвращения, презрения и антипатии. Конечно, это всё из-за письма.

О, мадам Жири, что же мне думать о вас теперь? Вы были единственным человеком, которой когда-либо было добр ко мне, единственный, кто не плевал на меня и не убегал, крича при виде моего лица. Зачем вы ждали так долго? Должен ли я благодарить вас за то, что в свои последние часы вы послали мне новости, которые вновь изменили мою жизнь, или я должен обвинять вас за то, что вы скрывали от меня это в течение двенадцати лет? Ведь я мог умереть, так и не узнав об этом. Но я не умер и теперь я знаю. Поэтому и иду на этот сумасшедший риск; я рискую, привезя её сюда, вновь увидев, вновь страдая, вновь прося, умоляя… и рискуя вновь быть отвергнутым? Вероятнее всего, скорее всего. И всё же, и всё же…