Фредерик Форсайт - Призрак Манхэттена

И была ещё одна, которую я любил, и которая не могла любить меня. Ты за это презираешь меня, Род Человеческий? За то, что я не смог заставить женщину полюбить меня как мужчину? Но был один момент, один короткий миг, подобный Честертоновским долгим годам «один далёкий огненный час и нежность», когда я подумал, что могу быть любим… Пепел, угли… и ничего. Этому не бывать. Никогда. Поэтому может быть только любовь и преданность господину, который меня никогда не подводит. И ему я буду поклоняться всю мою жизнь.

Бродвей, Нью-Йорк, октябрь 1906

Я ненавижу этот город. Мне не следовало приезжать. Зачем я сюда приехал? Всё из-за желания женщины, умирающей в Париже, которая, насколько я знаю, возможно давно уже тронулась умом. И, конечно, из-за замшевой сумочки с наполеондорами. Но даже их мне, наверное, не следовало брать.

Где он, этот человек, которому я должен передать письмо – в этом же нет никакого смысла. Всё, что отец Себастьян мог рассказать мне, так это то, что этот человек ужасно уродлив, и поэтому его легко заметить. Но дело обстоит совсем наоборот – он невидимка.

С каждым днём я всё более убеждаюсь, что он так и не добрался сюда. Без сомнения, ему было отказано во въезде эмиграционными службами на Эллис-Айленде. Я туда ездил – что там был за хаос! Казалось, что все нищие и неимущие съезжаются в эту страну, и большинство из них так и остаются в этом ужасном городе. Я никогда ещё не видел столько голытьбы: колонны бедно одетых беженцев, от которых несло, которые кишели вшами благодаря путешествию в вонючих трюмах, сжимающих в руках коробки с их драгоценными пожитками, пополняли эту нескончаемую шеренгу, вселялись в мрачные дома на этом безнадёжном острове. А над ними всеми возвышается статуя с другого острова, которую мы подарили им – Леди с Факелом. Нам надо было сказать Бартольди, чтобы он оставил эту проклятую статую во Франции и подарил янки что-нибудь другое. Хороший набор словарей Ларусса, возможно, чтобы они научились цивилизованному языку. Но нет, дёрнуло нас подарить им нечто символическое! Теперь они превратили её в магнит для любого несчастного в Европе и вне её пределов, чтобы все они стекались сюда в поисках лучшей жизни. Quelle blague! Эти янки ненормальные. Как они собираются создать нацию, пуская в страну таких людей? Отвергнутые приезжают из каждой страны, от Бэнтри Бей до Брест-Литовска, от Тронхейма до Таормины. Чего они ждут? Они думают создать богатую и могущественную нацию за один день из этого сброда?

Я ходил на встречу со старшим офицером эмиграционного ведомства. Слава Богу, что у него был под рукой человек, говорящий по-французски. Хотя он и сказал мне, что тех, кого завернули, было мало, но всё же тех, кто был явно болен или обезображен, не впустили. Наверняка человек, которого искал я, был среди этой группы. Но даже если он и пробрался в эту страну, прошло уже двенадцать лет. Он мог быть уже где угодно в этой стране, а она ведь простирается с востока на запад на 3 000 миль.

Поэтому я вновь обратился к городским властям, но они мне сказали, что здесь практически пять районов со своими порядками и самоуправлением, а, значит, нет никаких записей о проживающих и прибывающих. Этот человек мог быть в Бруклине, Квинс, Бронксе, Стейтон-Айленде. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как остаться здесь, на Кони-Айленде, и искать этого сбежавшего от правосудия человека. Ну и задачка для добропорядочного француза!

В записях, имеющихся у них в Сити-холл, есть дюжина Мулхэймов, и я всех проверил. Если бы его фамилия была Смит, я бы сейчас был уже на пути к дому. У них даже есть список телефонов, а также тех, кто ими владеет, но никаких сведений об Эрике Мулхэйме. Я обращался к налоговым органам, но получил ответ, что их информация конфиденциальна.

От полиции было больше толку. Я нашёл ирландского сержанта, который сказал, что можно поискать – за плату. Я прекрасно знаю, что эта чёртова плата пошла ему в карман. Но он ушёл и вернулся, чтобы сказать, что ни у одного Мулхэйма никогда не было проблем с полицией, но зато у него было полдюжины Мюллеров, если это могло мне помочь. Имбецил!

На Лонг-Айленде имелся цирк. Я пошёл туда. Ещё один прокол. Я даже обращался в их самый крупный госпиталь под названием Бельвью, но у них не было никаких записей, что человек с подобным уродством когда-либо обращался к ним за лечением. Я не знаю, где его ещё можно искать.

Я расположился в скромном отеле на улицах за эти большим бульваром. Я ем их жуткое тушеное мясо и пью их отвратительное пиво. Я сплю на узкой кроватёнке и мечтаю, как я вновь окажусь в своей квартире на Ile St. Louise , в тепле и уюте, имея возможность лицезреть прекрасные полные ягодицы мадам Дюфор. Становится холоднее, а деньги кончаются, я хочу вернуться в мой дорогой Париж, в цивилизованный город, где люди ходят, а не бегают повсюду, в место, где повозки спокойно разъезжают по улицам, а не носятся, как угорелые, где трамваи не являются угрозой для жизни или для конечностей. Что ещё хуже, я думал, что могу сказать хоть пару слов на этом вероломном языке Шекспира, так как я уже видел и слышал английских милордов, приезжавших в Отейль и Шантильи на скачки, в которых участвовали их лошади, но здесь все говорят через нос и очень-очень быстро.

Вчера я видел итальянскую кофейню на той же улице, где расположен отель, там варят хороший мокко и даже подают Кьянти. Не Бордо, конечно, но всё же не это, похожее на мочу, пиво янки. Даже с другой стороны этой опасной для жизни улицы я могу его чувствовать. Ради успокоения своих нервов я выпью хороший крепкий кофе, затем вернусь к себе и зарезервирую обратный билет домой.

Бар Луи, угол Пятой авеню и 28-й улицы, Нью-Йорк, октябрь 1906

Скажу я вам, ребята, что иногда работа репортёра в самом стремительном сумасшедшем городе в мире – это лучшая работа на Земле. Ладно, мы все знаем, что иногда бывают часы или дни тяжёлой работы, а эту работу ничто не оправдывает: горячие новости, которые на самом деле ничем не оканчиваются, интервью, которые отменяют, или вообще нет новостей. Правда? Барни, можно нам ещё по кружке пива?

Да, бывают времена, когда нет никаких скандалов в Сити-холле (конечно, это редкость), знаменитости не разводятся, на рассвете в Центральном парке не находят трупов, и жизнь теряет свой блеск. И вы начинаете думать: что я здесь делаю, зачем я трачу своё время? Возможно, мне нужно было продолжить дело своего отца в Покипси? Нам всем знакомо это ощущение.

Но в этом-то и вся суть. Именно поэтому это лучше, чем продавать мужские брюки в том самом Покипси. Неожиданно что-то случается, и если ты умён, то понимаешь, что перед тобой замечательная новость. Так случилось со мной вчера. Я должен рассказать вам об этом. Спасибо, Барни.