Ярослава Казакова - Чудо заморское. Повесть и рассказы

– Ты ходишь! Сам! Без поддержки! Боже мой, Александр… Доктора говорили, что это невозможно!

Они словно не слышали друг друга: один умолял бросить к чёрту этот выматывающий процесс и уехать с ним, другая рыдала от радости, что любимый ходит без костылей и трости. После того, как Александр несколько месяцев назад прикрыл своим автомобилем машину «Скорой помощи» от несущегося на неё грузовика, доктора давали самые безрадостные прогнозы, но он здесь, с ней, и он ходит. Что может быть важнее?

– Я купил для нас с тобой дом, – говорил Александр, глядя прямо в заплаканные глаза Ираиды. – В нём нет ни одного телевизора, и в каждой комнате часы. Даже в кухне и в прихожей. Прямо, как ты любишь! Уедем, любимая?

– Да, – Ираида решительно отёрла слёзы. – Уедем сегодня же. Мне больше нечего делать в этом несчастном суде.

– Как это тебе нечего делать в суде? – Голос Дмитрия звучал разбито. Он ещё не перестал понимать итальянский язык. Не зря изучал его в престижной школе, а после играл за один из итальянских клубов целых одиннадцать месяцев. – А, как же…

– Да, провались ты вместе со своей Рыльниковой!

– Ты заберёшь иск?

– Да. Как только вы оба заберёте свой.

– Хоть сейчас заберём!

– Так, иди и займись этим, и не морочь голову.

Дмитрия Вяткина не пришлось упрашивать дважды. Он пулей пролетел мимо замеревшей в дверях Полиночки. Та с восторгом наблюдала развернувшуюся перед ней почти киношную сцену, позабыв о свидетелях, документах и прочей судебной скукоте.

– Как ты решился приехать?

– Я прочёл твоё последнее стихотворение и ужаснулся тому, что творится у тебя на душе.

– Я пишу по-русски. Что ты мог понять?

– Валерия перевела мне его по моей просьбе.

– Мои девочки навещали тебя?

– Да, два раза. Мы очень мило провели время. Кристина делала наброски с меня. Им в колледже задали нарисовать человека в разных позах. А Валерия прочла нам с ней интереснейшую лекцию о психологических основах искусства или о чём-то ещё в этом роде. Честно говоря, я не всё понял и многое забыл! – Они оба рассмеялись счастливо. – Думаю, это не так важно. Важнее всего другое, – Александр замолчал, уставившись на Ираиду искристым, ласкающим взглядом и, кажется, запамятовал, о чём говорил только что и, вообще, обо всём на свете.

– Что же для тебя важнее всего? – Спросила Ираида с улыбкой.

– Слушать тиканье часов вместе с тобой, Иретта. Наслаждаться тишиной вдвоём.

– И всё?

– Нет. Ещё хочу, чтобы ты родила мне мальчика с такими же глазами, как у тебя. Или девочку. Или обоих сразу. Я хочу держать тебя за руку всю жизнь.

Ираида припала к тёмно-каштановым кудрям Александра. Она заметила, что он пострижен не так коротко, как всегда. Несколько месяцев назад она сказала ему, что её приводят в восторг его кудри.

Через два дня они неслись вдвоём на мотоцикле по серпантину. Точнее, Ираиде казалось, что они несутся, а Александр ехал медленно и осторожно. Он не мог рисковать любимой женщиной, которую завоёвывал почти три года. Позже они праздновали свою помолвку в компании общих друзей, матери Александра и почти взрослых дочек Ираиды.

– Хорошо, что ты не стала уничтожать Вяткина, как намеревалась вначале, – сказал Александр, улучив минуту. – Это отняло бы у тебя последние силы и оказалось бы в итоге Пирровой победой.

– В этом не было никакой необходимости, – согласилась Ираида.

«Он и так уничтожен, – добавила она про себя. – Уничтожен тем фактом, что война в моей душе окончена».

До чего отвратительный здесь климат! Больше десяти лет живу и не могу привыкнуть. Раньше я питала надежду съехать отсюда при первой возможности, но теперь Москва проросла в меня сотнями мелких долгов и крупных обязательств. Кажется, мне суждено умереть под этим мокрым небом цвета линялой джинсы.

Сегодня тоже идёт дождь. Я спешу к подъезду офиса, перепрыгивая через лужи. Мелкие, холодные капли проникают под зонт, благодаря неутомимому, вездесущему ветру, и вонзаются в лицо острыми ледяными иголочками. Если бы не ветер, погода была бы вполне терпимой, но он в последнее время ужас, как оборзел. Министерство по чрезвычайным ситуациям шлёт предупреждения об усилении ветра чуть ли не каждый день, а в новостях нередки сообщения, что кого-то опять прибило падающим деревом или рекламным щитом.

Я не боюсь, что меня убьёт тяжёлым предметом или током порванного провода. Мне не страшна внезапная смерть от сердечного приступа или оторвавшегося тромба. Даже подхватить смертоносный вирус в равнодушной московской толпе я не боюсь. Я вообще не боюсь смерти. Мой возраст перевалил за сорок пять и неумолимо приближается к пятидесяти. Конечно, он далёк от средней продолжительности жизни современного человека, но, с другой стороны, что я не успела?

За свои сорок восемь лет я успела выполнить всю программу среднестатистического гражданина: получила два образования, отмотала двадцать пять лет в браке, вырастила двух детей, отработала одиннадцать лет в нервной и нестабильной системе образования, которая всем и всегда поперёк горла. Я даже пожить, как человек, успела в последние три года. Даже реализовать себя в творчестве. С какой стати мне бояться смерти?

Бывшая золовка вынесла мне когда-то весь мозг на тему своего страха смерти. Больше всего на свете она ценит долголетие.

– Зачем оно тебе? – Спросила я однажды.

– Что значит «зачем»? – Не поняла золовка.

– Мы не можем хотеть чего-то просто так. Если хотим, значит, есть какая-то цель.

– Я хочу дожить до правнуков, – ответила та с жаром.

Мне сделалось смешно. Её на тот момент двадцатидвухлетний единственный сын даже не был женат. Он и сейчас не женат и не собирается, а разговоры о правнуках с долголетием никуда не делись.

– Разве ты не мечтаешь о внуках? – Спросила золовка в один из наших последних разговоров.

Я честно ответила, что нет. Когда-то я мечтала о детях, и Мирозданию угодно было дать мне их. Двое моих детей получили никем не прошеный и далеко не всеми ценимый дар жизни, а уж как они им распорядятся – передадут дальше или оставят только для себя, их дело.

Странные желания обуревают некоторых людей. Хотя, ко мне тоже относится. Странные желания начали обуревать меня после сорока. Они оказались настолько мощными, что изменили всю мою последующую жизнь, и с тех пор она не перестаёт удивлять меня сплошной чередой невероятных случаев и невозможных совпадений.

– Инна Андреевна! – Услышала я нервный женский зов, едва пройдя турникет.

– Да, Анна Геннадьевна, – отозвалась я, как можно спокойнее.

Главбух в последнее время ужасно дёрганая, и дело тут вовсе не в сдаче квартального отчёта и прочей бухгалтерской петрушке. Статная седоватая мадам безнадёжно влюблена. Знать об этом никому, кроме меня, не полагается, даже объекту любви, тридцатипятилетнему красавцу-программисту Олеженьке. Ему особенно! Только, кажется, даже самые ленивые охранники уже устали шутить за спиной главбуха на эту тему.