Кирилл Берендеев - Не судьба. Роман о восьмидесятых

Поиски уходили все дальше, уводили непонятно куда. В первые дни я даже не сомневался, что убийц шефа отыщут вот-вот, как и было обещано, на днях. Потом, верил, что это случится совсем скоро, и если не всей правды о его гибели, то хотя бы значительную ее часть мы непременно узнаем.

Через пару недель к расследованию подключился ОБХСС. Прокуратура и так перешерстила вдоль и поперек наше ателье и сопутствующий ему магазин, но спецам из отдела по борьбе с хищениями интереснее пошерстить иное. Поскольку следствие забуксовало в первые же дни, все внимание очевидно оказалось приковано к фигуре шефа и его делам. Да, он был человеком непростым, тяжело говорить, думать о нем в прошедшей форме. Настойчивым до упертости, но с удивительной чуйкой, редко когда его подводившей, решительным и осторожным, оптимистом с увесистой долей ригоризма. Жизнь наша и не к таким парадоксам приучит. Шеф умел и вселять надежду и сам терять последние ее остатки, жить широко и так же широко отдавать. Наверное, он не испугался смерти, я почти не сомневаюсь в этом, там на улице Василевского. Если только успел понять, что происходит. Не будь он пристегнут, верно, попытался защитить своих. Все случилось слишком быстро. И взлет его звезды и его смерть. Слишком быстро. Всего-то пять лет назад, даже меньше, шефа поставили в начальники ателье, а через год мы уже перевыполнили план на двести процентов, еще по прошествии двух кварталов открыли, согласовав тучу бумажек, свой магазин. И пошло-поехало.

Сейчас этим занимался ОБХСС. Совсем другие работники МВД. Вскрывали недочеты в работе торгового предприятия, находили лазейки, которыми мы пользовались, выписывали цифири из двойной бухгалтерии и расспрашивали наших поставщиков, якобы «кустарей». Сперва это казалось нелепостью, потом неумелым фарсом, потом пришел страх. Нет, не за себя, за все сделанное Артуром, за его, уничтожаемое усердными ментами, наследие. А когда стало понятно, что они не просто так свалились нам на головы, и что отделаются только показательными посадками «подельников преступной группы», то бишь, главбуха и зама, пришло отвращение. Показалось, что генералы старались уже не столько найти и покарать убийц, сколько выйти из неприятной ситуации. Вроде пообещали посадки, вроде грозились мстить, а выяснилось, мстить они могут только покойному. Поневоле задашься вопросом, что же это за благодетель такой, что поставил время выше даже очень больших денег? Или для него не отданные вовремя девяносто тысяч вообще не деньги?

Первое время я ходил на работу как в угаре. Не помню, что делал, да и делал что-то ли? В среду свалился с температурой, Оля вызвала терапевта из клиники, тот пришел под вечер. Выслушав, посоветовал пить какую-то ерунду, вроде аспирина, выдал больничный до конца недели и ушел, нещадно наследив.

Хорошо, Оля оставалась рядом. Мне так казалось. Конечно, она работала, но я часто приходил в ее комнату, включал электрофон и слушал пластинки, а когда Михалычу становилось невмоготу доставал наушники, такие здоровенные головные стереотелефоны, где-то когда-то добытые дворником, и сползавшие с ушей. Больше всего прокручивал Козина и Бичевскую. Странное сочетание, он давно умер, она только начала выступать. Он пел тихо, полушепотом, она рвала струны гитары и души. Нет, оба рвали.

Потом приходила Оля, одно ее появление изгоняло сумятицу. Мы садились ужинать вместе, снова шли в ее комнату, и там обнявшись, пребывали в блаженной пустоте, почти не разговаривая. Как прежде. Теперь только к объятиям добавились и поцелуи. Ольга сказала, что не умеет утешать, что, наверное, не создана для этого – она другая натура, страстная, увлекающаяся, прямая и иногда даже отчаянная. Но всего этого я не видел, или не хотел видеть в ней. Или со мной Оля становилась совсем иной, нежели на работе, с друзьями, товарищами. Мне она казалась именно той, какой я ее изначально и видел. Тонкой, хрупкой, все понимающей. Но и умеющей свести неприятный разговор к шутке.

Так случилось с Михалычем. Когда он, в очередной раз налюбовавшись нашими ласками, снова напомнил о необходимости расписаться, она нашлась тут же.

– Знаешь что, второй раз за год я в паспортный стол ни ногой. Когда я выписалась из Шахт и подавала справки на прописку сюда, мне это обошлось в три дня очереди. И это при том, что все были на местах, а не в отпусках. Вот посижу в девках еще годик, тогда посмотрим. А пока уволь, буду жить здесь и переубедить меня сможет только что-то невероятное – скажем, отмена прописки.

Михалыч, поняв, что дальше спорить бесполезно, что она влезла на территорию запретную, касавшуюся основы основ социалистического мироздания дворника, буркнул что-то под нос и вышел из кухоньки.

А мы снова уединились. Оля молчала недолго, неожиданно она произнесла:

– Знаешь, давай так. Ты перестаешь маяться и начнешь уже делать то, что поможет.

– Я так и сделаю, солнышко. Доработаю до аванса и подам заявление по собственному. Сил нет болтаться в опустевшем ателье. Там все друг от друга шарахаются. Нам поставили начальника до того боязливого, что наверное и магазин прикроет от греха подальше. Так и буду сидеть на голом окладе в девяносто рублей. Да, – я махнул рукой, – как будто в этом дело.

– Вот именно. Уйти проще всего. Но ты же не такой. Ты сперва хотя бы выясни, от кого деньги.

Я долго смотрел на нее. Потом чуть слышно произнес.

– Думаешь, это возможно? Сама посуди, прокуратура всего Союза ищет, а я вот вдруг…

– Они других ищут. А ты, ты найди. И тогда решим, что будем делать дальше, – Ольга взглянула на меня так, что я не посмел отвечать. Молча кивнул.

Я все же ушел. Вышло довольно удачно, меня пригласил знакомый – из числа прежних наших постоянных заказчиков – в свой кооператив по пошиву. Я ведь неплохая швея-мотористка, собственно, с тряпками и вышиванием занимался еще, кажется, с самого детства, преизрядно этим волнуя родителей. Потом, когда отец ушел, вернее, мы с ним разошлись и больше не видимся, это стало исключительно моей идеей фикс, никого больше не трогающей. Да и кого трогать, особо близких отношений у меня ни с кем не получалось. Разве что с Олей – да и то самое последнее время. До того все мои попытки сталкивались с ее странной, мне непонятной холодностью. Может тоже, как и родители, не понимала, с чего я вожусь с лекалами и выкройками. Ну уж очень не мужская это работа. Если не брать в пример Зайцева, то даже подозрительная и иопахивает соответствующей статьей нашего любознательного УК. Только потом, притеревшись, убедилась, что я нормален по мужской части, что, верно, ее успокоило и… вот странно, почему же того не заметили родители? Ну да что теперь рассуждать. С отцом, я верно, вряд ли увижусь в этой жизни. Уж больно хорошо он со мной разошелся.