Полина Табагари - Дневник алкоголички

Когда-нибудь это должно было закончиться.

Наверное, я ждала помощи извне, доброго участия, чтобы кто-то посадил меня за стол и сказал: «Олька, произошла трагедия, но ты не виновата. Так совпало. Так бывает, что ты оказываешься не в то время и не в том месте. Трагедия только в том, что тогда там была ты».

Мне сочувствовали, но не говорили со мной.

Мы вели беседы на кухне с подружками или я уходила на дружеские попойки, где мы бурно обсуждали тот день, но часть разговоров я не помню, потому что вливала в себя так, будто тушила двухметровое пламя. И вся терапия от душевных бесед сводилась к нулю.

Кажется, тогда не заладилось с самого начала.

Сашка был жутким врединой. Озорным, веселым остряком, но жутко вредным. И выделывал он свои выкрутасы, как я считала, только назло мне. Ни у кого из нашего коллектива с Сашей Кливенко не было проблем, кроме меня.

В первый же урок рисования в пятом классе, когда он уселся за свою парту в четвертом дальнем ряду от учительского стола, он перешептывался весь урок с соседом по парте. Я работала второй год. Ни опыта у меня, ни мудрости какой-то житейской. Я только тихонько обращалась к этим двоим: «Мальчики, потише, пожалуйста, идет урок». Что, вероятнее всего, их только забавляло. Ишь, как к нам интеллигентно относятся, почти не прерывают разговоры. Они болтали громче, я покашливала, они останавливались на минуту, потом это детское жужжание продолжалось. Урок я закончила обессиленной и пыталась себя убедить, что ничего криминального не произошло, двое мальчишек просто болтали весь урок.

Не знаю, кто прав, когда говорят, что решает первое впечатление или то, как себя поставишь. Увидел ли Сашка во мне легкую добычу, почувствовал ли страх, дала ли я слабину или повод? Мне сложно сказать. Но с первого урока началась невидимая война, которая иногда переходила в явное противостояние между нами двумя.

На второй урок рисования Саша пришел неподготовленным, что, собственно, меня и не удивило. Переговаривался он громче, с нахальным вызовом. И игнорировать это было попросту нельзя, на кону стояла моя репутация. Чем больше он мешал мне вести занятие, тем больше я попискивала: «Саша, я выгоню тебя из класса» или «Саша, не мешай другим». И до конца урока мы открыто противостояли друг другу, борясь за авторитет.

Я побоялась жаловаться другим учителям, потому что на Сашку никто из коллег не жаловался. Ну да, любопытный, не по годам развитый мальчик, но безобидный. Что же со мной было не так? Я так боялась показаться другим учителям не своей, что терпела его выходки пару месяцев.

Сейчас я могла бы все исправить. У меня и тогда были шансы что-то поменять в наших отношениях с упрямым учеником, я каждый раз могла свернуть с дорожки борьбы, но с фанатичным стремлением продолжала продавливать этот бунт. Могла же бить не в лоб, как-то искуснее, но нет, я считала Сашу противником, равным себе, и поэтому у меня не выходило сделать ничего мудрого в той ситуации. В конце первой четверти я сдалась и написала в дневнике, что жду родителей для разговора.

Отец Саши резко возник на пороге учительской: слышится стук в дверь, я не успеваю поднять глаза, как раздается бас:

– Где Ольга Юрьевна Абносова, учитель рисования, – без приветствия обращается Сашин папа к сидевшим учительницам, перескакивая взглядом по испуганным лицам.

Я медленно приподнимаюсь со своего стула и ощущаю на себя взгляды коллег. Я чувствую их физически, каждый из присутствующих надевает на меня невидимые свинцовые доспехи, мои плечи почти гнутся, так что ноги с трудом удерживают меня в вертикальном положении.

– Это я, – тихонько отвечаю я же.

Все человек шесть-семь, что находятся в кабинете, замирают. Само происходящее немеет, затвердевает в камне. Сколько секунд длится во всеобщем оцепенении, я не знаю, по моим ощущениям проходит час, прежде чем упавший случайно карандаш нас всех не возвращает обратно в настоящее.

– Вы вызывали родителей Саши Кливенко, – гремит его голос. – Это я, Дмитрий Кливенко, и хотел бы обсудить поведение моего сына, выйдем? – Он не предлагал, в его манере поведения есть абсолютная уверенность того, что отказ не подразумевается. Я машинально следую за ним. Тишина так остается в учительской, как только я закрываю за собой дверь.

Кабинет рисования был на третьем этаже. Я шла впереди, показывая Кливенко старшему дорогу. Я обернулась, слабо улыбнувшись ему, но все также оставалась парализованной от того, что не могла объяснить себе реакцию коллег в учительской. Откуда это удивление? Он же не покойник и, вроде, с виду нормальный родитель, может, слегка строгий.

Я открыла ключом кабинет, быстро просеменила к учительскому столу, развернулась на одном каблуке и ухватилась на край стула. Мне хотелось немного сгладить гнетущую атмосферу неизвестности, и я заговорила с ним с показательным усердием:

– Рада, что вы нашли время прийти, Дмитрий. Простите, вы не сказали ваше отчество, а я не успела поинтересоваться накануне. Не знала, когда именно вас ждать, – как только я закончила с последним словом, то ощутила, что объясняюсь перед ним как нашкодившая первоклашка. Я опустила на секунду голову и увидела побелевшие костяшки своих пальцев, сжимающих спинку стула.

«Да, что это такое, соберись, Олька, немедленно», – приказала я себе.

Дмитрий молчал и в упор разглядывал меня, от пристального сверления мне стало физически плохо, я развернула стул и присела, радуясь, что еще на несколько секунд могу вернуть себе самообладание:

– Вы присаживайтесь, Дмитрий, – говорить с ним снизу вверх было еще тяжелее, поскольку теперь он в прямом смысле смотрел на меня свысока. – Ваш сын – хороший маленький человечек, но у него не хватает усидчивости на моих занятиях, и он подстрекает других учеников саботировать уроки рисования. Я не заставляю его рисовать, погружаться в процесс, если для него это незначимо, но есть образовательный учебный стандарт, и он должен его соблюдать, хотя бы минимально. Но главное, конечно, его поведение на занятиях. Он громко разговаривает, отказывается слушать мои замечания, ехидничает. Согласна, что, рассказывая вам это, выставляю себя как некомпетентный педагог, но у меня нет ресурсов влияния на него, а он демонстрирует полное пренебрежение к урокам и моему терпению, в целом. Более того, такая ситуация, как я понимаю, складывается только на моих занятиях, на всех остальных учебных дисциплинах он ведет себя образцово, по крайне мере, я ни разу не слышала, чтобы он кому-то доставлял хлопот.

Протараторив, я не почувствовала ни малейшего интереса к озвученным претензиям, наоборот, скорее, удивление, вроде: «Раз все справляются с моим сыном, а ты нет, может, дело в тебе?». Вот что читалось в его выражении лица.