Александр Рогинский - Галлон спирта

Старик был высок, с густой, вычищенной до блеска, белой бородой. К своей внешности старик относился с большим вниманием, чего нельзя было сказать про одежду – вельветовые брюки с накладными карманами по бокам, хлопковая серая тенниска навыпуск. На голове – синий берет.

Этого старика многие знали в районе: по росту, прямой походке, крючковатой палке.

Знали и узнавали его больше торговые работники, которые именно в эти ранние утренние часы выходили на улицу покурить или просто подышать воздухом.

Покупателей в эти часы было мало, да и покупать особенно было нечего, государство переживало тяжелый экономический кризис. Продавцы, товароведы и прочие торговцы с удовольствием наблюдали за стариком, который в одиночку шествовал по улице, гордо неся свою голову в синем берете.

Кое-кто от скуки иногда заговаривал со стариком, пытаясь шутить, старик даже головы не поворачивал.

Путь старика всегда лежал в одном направлении – в кафе «Ветерок». Кафе это было обыкновенной стеклянной коробкой с небольшим тентом для летних столиков. Находилось оно неподалеку от автостанции, от которой редко отъезжали автобусы.

Это была не основная городская станция, а лишь северное направление, в котором, видно, не так много находилось населенных пунктов.

Старик приходил в кафе, стучал палкой в закрытые двери. Дверь распахивалась, на пороге появлялась прелестная девушка с яркими золотистыми волосами. Она всегда была в чистом и выглаженном переднике, всегда была свежей и улыбчивой.

Она целовала старика в лоб и уводила его внутрь «стекляшки». Здесь уже стоял накрытый стол, находящийся под огромным, похожим на дерево, фикусом. Ел старик немного, но долго. И все это время девушка с золотистыми волосами сидела напротив и смотрела с полуулыбкой за тем, как неторопливо поглощал еду старик.

Старик был немногословен. Если ему подавали что-то очень вкусное, он кивал головой и облизывал красным языком красные губы, причмокивая и тихо произнося одобрительные слова.

Девушка убирала посуду. В это время старик доставал из повидавшего виды кожаного портфеля бумагу, ручку, раскладывал все это хозяйство на столе. И без обдумывания начинал писать.

Кафе открывалось в десять утра, так что старик работал еще час без свидетелей, а когда появлялись первые посетители, занятие свое не бросал.

Старик писал до двенадцати часов, затем девушка с золотистыми волосами приносила ему кофе и (если дело было летом) мороженое.

Отведав второй завтрак, старик вставал, брал портфель и уходил.

За автовокзалом находился старый парк, как рассказывали старожилы, помещичьий. Здесь росли огромные липы, высоченные тополя. Даже в самую жаркую погоду в парке было прохладно и тихо.

Парк был большой и запущенный. Дорожки едва виднелись в заросшей траве, вдоль длинных тропинок было выставлено всего несколько обшарпаных скамеек, таких же древних, как и сам парк.

Старик шел по заросшим аллеям, наслаждаясь тишиной и солнечным светом. Он внимательно вглядывался в россыпь бело-желтых пятен, иногда нагибался и долго рассматривал какую-то травинку.

Прогулка продолжалась часа два, после чего старик возвращался в кафе, где его уже ждал обед.

После обеда он снова писал, а под вечер уходил в центр города, в сквер, где собирались шахматисты. Шахматисты сидели, словно старые вороны, на узких скамеечках. И, шамкая беззубыми ртами (собирались в основном старики), объясняли друг другу заманчивые ходы, скорбели по плохой памяти, вспоминая свои победы на шахматном фронте, разговаривали о том, что в голову придет.

Старик-писатель садился играть всегда с одним и тем же партнером – толстеньким, с блинообразной физиономией лысым мужчиной с красными щеками и пузырчатым носом.

При первом взгляде на этого человека создавалось впечатление, что он болен водянкой, но это был на удивление здоровый человек, к тому же, в прошлом спортсмен.

Играл в шахматы он хорошо, но старик-писатель играл лучше, хотя много раз специально проигрывал, чтобы не было так неинтересно.

Главным были все-таки не шахматы, а общение.

Толстяка все звали Маркуша, хотя его фамилия была Марков. Он, как мальчишка, охотно откликался на это прозвище. Оно ему, похоже, нравилось.

Маркуша был бездетным одиноким человеком, давно уже на пенсии. Он любил поговорить, поэтому в шахматном клубе проводил большую часть своего времени.

Маркуша читал все произведения старика, у него не было языческого преклонения перед словом, поэтому он часто позволял себе говорить такое о книгах своего партнера по шахматам, что другой давно на месте старика с ним бы уже не разговаривал.

Но старику такие разговоры, похоже, даже нравились больше, чем простые восхваления, кто удивлялся уже одному тому, что именно этот человек – вот он, живой – написал эту книгу.

Малообразованные и малограмотные всегда относятся к книгам с вожделением (конечно, не все, а только те, кто любит тайны) еще и потому, что им неясно, как эта книга была сделана.

Как делают обувь, они знают, как пекут хлеб – тоже. А вот книга…

– Вам мат? – поднял радостные глаза Маркуша.

– Ну, до мата тут еще далеко, – улыбнулся тонкой улыбкой старик, – ты, Маркуша, вечно торопишься, а я вот предусмотрел…И старик пошел своим королем влево.

– Отступаешь, – потер руки Маркуша. – Глаза его загорелись, он почувствовал близкую развязку.

Маркуша сделал ход, аккуратно поправил пешку. По этому движению было видно, что он доволен собой.

– Ты скажи, – обратился он к старику, – неужели твоя последняя книга, которую я прочитал, через сто лет будет нужна? Что в ней интересного?

– Ты, какую, Маркуша, имеешь в виду книгу?

– Да вот ту, где произошло это зверское убийство?

Во-первых, это все надумано, такого вообще не может быть; во-вторых, такие истории могут щекотать нервы только современникам. Для их потомков, мне кажется, они неинтересны.

Да ты, Маркуши, литературовед, – сказал старик, неожиданно разворачивая битву на другом конце доски.

Маркуша, всегда видящий лишь какой-то один отрезок фронта, проследил за движением руки старика: там оставался один ход до мата.

Маркуша погрустнел. Вечно этот хитрый старик вовлечет его в возню фигур на одном конце, даже доведет дело до того, вот как сейчас, что останется один ход до мата, а потом вдруг одним движением на другом конце резко изменит ситуацию.

– Сегодня у меня что-то не идет, – сказал Маркуша, сгребая шахматы. – А я вот хотел кое-что узнать.