Мария Фомальгаут - Против Сентября

Послать запрос на базу, говорю я себе.

Послать запрос на базу.

.

Говорить с ними про туннель.

Не забыть.

Говорить с ними про туннель.

Смотрю на это – не забыть, говорю сидящим передо мной:

– Туннель.

Они вопросительно смотрят, что туннель, почему туннель, какой туннель, зачем туннель.

– Туннель… нельзя его… подрывать.

Я думаю – надо объяснить, почему нельзя, надо втолковать, надо приводить доводы, про него, про этого, который там… там… слова куда-то теряются, какие здесь вообще могут быть слова, люди смотрят на меня бесцветными глазами, люди не поймут, не захотят понять…

– Туннель, – повторяю я, сам не знаю, зачем.

– Рухнет со дня на день.

– А?

Нет, я этого не говорю, у меня даже не хватает сил на это вот – А.

– Рухнет.

– Так вы не собираетесь… взрывать…

– …собираемся.

– Но…

– …а то кто его знает, или еще лет двадцать простоит, или сейчас рухнет… люди туда полезут, ребятишки…

– Он их не пустит.

Уже жду вопросов, кто – он.

Ну, с той стороны полезут… со стороны острова…

Вздрагиваю.

Даже не спрашиваю их, откуда они знают.

Говорю то, что хочу успеть сделать до того, как своды туннеля рухнут.

Мотают головами:

И речи быть не может.

Не вздумайте даже.

.

– Уважаемые туристы, наверное, вас уже смутило название нашего городка – Остров? Какой же остров может быть в чистом поле? Как вы думаете, с чем это связано?

– Тут острое едят, вот и остров!

Смех.

– Ось какая-нибудь… травяная!

Смех.

– И снова мимо. Ну, давайте я вам подскажу немножко, вот сами смотрите, времена текут, меняются, горы и те не стоят на месте, и моря…

– А-а-а, ясно!

.

Он снова приходит со стороны острова.

Со стороны крепости.

Он ходит по туннелю, он ищет что-то с палкой, похожей на колдовской посох, ищет, не находит…

– Сюда нельзя, – напоминаю я у врат.

– А…. да… да…

Он обшаривает землю до самых врат. Снова уходит куда-то – на остров.

Мне становится страшно.

Я снова спрашиваю себя – да человек ли это.

Человек не ходит по морю.

Человек не может пересечь море.

Человек или там, или здесь, а чтобы перейти из там в здесь, нужно пересечь врата.

По-прежнему не знаю его имени.

Да может ли быть имя у того, кто не пересекает врата…

.

Снова хочу послать запрос в Крепость.

Спросить про еду.

Спрашиваю себя, когда я ел последний раз.

Не помню.

Считаю дни, путаюсь, сбиваюсь, говорю себе, что если бы не ел столько дней, давно бы умер.

Что происходит, спрашиваю я в пустоту.

Пустота не дает ответа.

.

Он приходит со стороны континента.

Он снова ищет что-то в пустоте земли.

Он роет землю.

Здесь.

У самых врат.

Здесь нельзя, говорю я.

Он делает вид, что не слышит.

Роет землю.

Ищет.

Ищет…

…не выдерживаю:

– Ни с места!

Вздрагиваю – когда из земли показываются полуистлевшие кости.

Чер-р-рт….

Он осторожно обметает веничком песок, вытаскивает то, что осталось от черепа, вынимает из земли позвонок за позвонком…

– Это… это в полицию надо…

Сам пугаюсь своего голоса.

Он складывает останки в корзину.

Уходит.

Туда, в сторону континента.

– Стойте… – срываюсь на крик, – стойте!

Иду за ним. Вот это я хорошо понимаю, что я не хочу идти за ним, не хочу, какого черта, я должен быть здесь, здесь, у врат, я не должен идти за ним – и ничего не могу поделать….

Он спешит, прислушивается к шорохам вокруг. Еле сдерживается, чтобы не бежать.

– Стойте… да стойте же! Вы… вы арестова…

Мелкие камушки бегут по стенам, мелкий песок…

Нарушитель бежит.

Уже и сам понимаю, что надо бежать, что туннель дрожит, рушится, доживает последние секунды…

.

…смотрю на то место во дворе крепости, где теперь закопаны кости.

В который раз пытаюсь покинуть крепость.

В который раз не могу.

В который раз поднимаюсь на крепостную стену, чтобы увидеть бескрайнее море.

В который раз – не вижу.

Нет, так-то мне хорошо, они говорили что-то про заслуженный отдых и пенсию от Крепости. И особенно хорошо от осознания того, что туннель рухнул, и ни один враг больше не проникнет сюда.

Приходят люди, говорят что-то про города на континенте, я не понимаю – зачем говорят.

Приходят люди с темными глазами, не понимаю, откуда они здесь – в крепости.

У него тоже темные глаза.

Так и не знаю его имя.

По вечерам играем в картматы.

Иногда проходим мимо того места на дворе, где теперь закопаны кости.

Там есть еще одно надгробие.

Иногда он спрашивает меня – что это. Я аккуратно перевожу разговор на другую тему.

Начал замечать, что он тоже ловко меняет тему, когда я спрашиваю, почему за крепостной стеной не видно моря…

Она живая, говорит Дэн.

Она живая, вторю я за Дэном.

Не хочу спорить, просто не хочу возражать.

Отступаем назад. Бережно-бережно, шепотом-шепотом, похрустывают ветки под ногами, черр-ррт, она слышит нас, она разворачивается, она подкрадывается.

Отступаем.

Дэн шепчет, не смотри ей в глаза, не смотри, не слушай, не слушай, не слушай, что она говорит, не слушай…

Пригибаем головы.

Бежим в заросли леса, скорей, скорей, лес ставит подножки, лес хватает за ноги, лес не пускает.

Вырываемся из чащоб, ветви хлещут по лицу – только когда вдалеке проклевываются огоньки домов, я перевожу дух.

Переглядываемся с Дэном.

Хотим спросить у самих себя, что это было

Начинаю:

– Она была жи…

…Дэн обрывает меня, не дает договорить.

Уже когда добираемся по шуршащей листве до первых фонарей у леса, уже когда чуем тепло очагов, Дэн говорит в пустоту:

– Ничего не было.

Киваю:

– Не было.

– Совсем ничего.

Киваю:

– Ничего-ничего.

И надо обернуться, и страшно обернуться, и домой, бегом-бегом-бегом…

Я жду.

Я даже приглушаю пламя в камине, она не любит пламя.

Я жду.

Она придет.

Я знаю.

Придет.

Она появляется без пяти минут полночь – появляется мертвая, ну, еще бы не мертвая, когда это видано, чтобы она была живая. Я вижу её – мертвую, сшитую из кусочков.

Мне не страшно.

Я опускаюсь на колени.

Я задаю свой вопрос.

Она думает.

Она подбирает ответ.

Наконец – отвечает.

Я сомневаюсь – и в то же время запрещаю себе сомневаться, ведь она не может сказать неправду.

Я поправляю её – готовую развалиться на части – я скрепляю швы…

Я покажу её тебе, говорит мне Салли.

Я обнимаю Салли.

Думаю, что если кто-то узнает, что мы встречаемся, нас казнят.

Думаю, кто казнит – мои или её.

Я тебе её покажу, говорит Салли. Хочешь?