Мария Фомальгаут - Против Сентября

– А знаете… я понял.

Смотрю на него, уже не сомневаюсь – он знает.

Знает…

– Просто… некому танцевать танцы, мы это уже поняли, да?

– Ну… и?

– Ну и вот… танцы сами друг друга танцуют… по очереди… сегодня чардаш станцует вальс, завтра вальс станцует чардаш…

Оторопело смотрю на него, в жизни не думал, что все так просто.

– Понять бы еще… – он смотрит в темноту подступающей ночи, – почему их никто не танцует…

– …ает…

– А?

– Да давай же скорее, умирает он!

– К-кто?

– Да танго же, танго!

– К-какое манго?

– Да не манго, а танго же!

– И…

– …умирает.

Вываливаюсь из спальни, смотрю на нечто, в чем с трудом узнаю танго, отчаянно думаю, чем мы можем ему помочь. Вспоминаю, когда я последний раз занимался музыкой, сам себе отвечаю – никогда, и что-то подсказывает мне, что есть только один шанс…

…только один…

– Мы должны танцевать, – говорит он.

Меня передергивает.

– Ты из ума выжил, или как? Сказанул тоже…

– Ну а что предлагаешь? Смотреть, как оно умирает? Так, да?

Протягиваю руки. Осторожно. Бережно. Касаюсь умирающего танго.

Обнимаю что-то бесплотное, невесомое.

Отчаянно пытаюсь припомнить движения танца – танго само подсказывает мне, так, так, так, так…

Крепче… крепче…

Танго оживает, вспыхивает, расправляет крылья.

Кланяется.

Благодарит.

Спрашиваю.

То, что хотел спросить с самого начала:

– А… а почему вы друг друга танцуете? Там… впереди? – неумело показываю в будущее, – больше вас не танцует никто, или… или…

Не договариваю, что – или.

Не договариваю…

– Вздор.

Я уже знал, что они это скажут —

– Вздор.

Вот так, ни больше, ни меньше.

– Вздор.

И вскинут ружья.

Жуткое такое чувство, поганенькое такое, это не я, это не я, это не со мной…

С трудом выжимаю из себя слова:

– Я… могу доказать…

– Уж не собираетесь ли вы продемонстрировать нам живого Василиска? – офицер смотрит на меня с презрением.

Мотаю головой:

– Не собираюсь.

– Так что же вы…

– …я могу показать вам доказательства… что он здесь был.

– Здесь? – в голосе офицера первый раз проскальзывают тревожные нотки, – в городе?

– К счастью, не в городе… только на окраине… драконы не дали ему пройти…

– Позвольте, как они могли не дать пройти, если они бесследно пропали?

– Не пропали… они… впрочем, пойдемте, и вы сами все увидите…

Веду их по улицам Лондинуума, дальше, дальше, замираю на набережной.

– Вот… смотрите…

Офицеры оторопело смотрят на каменное изваяние, не понимают, что я, собственно, показываю.

– Это… что вы…

– …то, что осталось от вашего дракона… уж не знаю, какого по счету… по имени…

– Но… но это же…

Договариваю:

– Камень.

– Но…

– …здесь был василиск… здесь… у городских ворот…

– У этих ворот?

– Не только у этих… готов поклясться, он был у всех врат… у всех восьми врат города…

– Откуда вы знаете? Вы видели?

В меня снова целятся.

– Не видел. Но знаю.

– Но… поче…

– …они все окаменели… понимаете… все! Я проверял… Я обходил посты… они все… все…

– Чудовищно… – выдыхает офицер, опускает оружие, – вы думаете… он… вернется?

– Васи…

– …чш-ш, не говорите этого страшного слова…

…драконы…

…вспоминаю крылатых ящеров, которые охраняли город, сидели у врат, закованные в стальные ошейники…

…я учил их обороняться щитом…

…я учил их отдавать честь…

– …Вер ар ю фром? – спрашивал я.

Они отвечали.

Неумело пытался повторить непривычное для нашего слуха название.

– А там как? – спрашиваю я.

Они рассказывают.

Я знаю, что драконы воют по ночам.

Я знаю…

…прислушиваюсь к шорохам ночи за окнами, к шелесту дождя.

Он не придет.

Не прилетит.

Не…

…еще много-много всяких не.

Василиска не будет.

Просто.

Не будет.

Я говорю себе так – я сам не верю в то, что говорю, почему чашка дрожит в моей руке, почему я поворачиваю кресло спиной к стене, почему смотрю в полумрак коридора, почему разглядываю каждую тень на стене, вздрагиваю от шороха занавесок, от стука в дверь…

…показалось.

Нет.

Не показалось.

Стучат.

Смотрю на офицера, думаю, что лучше ответить, к вашим услугам, или имею честь…

– Разрешите осмотреть ваш подвал.

Вот так. Ни здрассьте, ни про погоду, ни про что.

Понимаю, что не могу сказать – не разрешаю. Открываю узехонькую дверь, веду гостя в темноту, бормочу что-то, счас, счас свет найду, этот выключатель еще поискать надо…

– Глина, – офицер щелкает фонариком.

– Глина, – киваю я.

– Вы что… скульптурой увлекаетесь?

Киваю.

Есть такое.

– Так я и думал…

– Почему… думали?

– А вы на ногти на свои посмотрите.

Меня передергивает, заливаюсь краской, чер-рр – рт, надо же было так…

Я так понимаю, драконы…

…не договаривает.

Смотрю в почтовый ящик.

Почему-то надеюсь получить от них весточку.

Хотя знаю – не получу…

– ….слышали, Василиск-то опять сегодня…

– А? – оторопело смотрю на булочника.

– Да василиск, говорю, ночью сегодня объявился…

– Видели?

– Да кто ж его видел, он же в камень обращает! Сегодня на площади офицера нашли окаменевшего… Жуть такая, глаза навыкате, что-то страшное углядел…

Меня передергивает. Еле-еле начинаю приходить в себя, ну еще бы, полночи не спал, потом кое-как продрал глаза в три часа пополудни, разбуженный колоколом на башне…

– Ужас какой… – еле выжимаю из себя, набираю корзину кренделей к чаю.

– Этот-то, говорят, офицера резать собрался…

– Кто этот?

– Да этот этот… следователь там какой-то… Картман, кажется…

Киваю.

– Вот, говорят, разрезал, а там внутри нет ничего, ни сердца, ни легких… вот он и думает теперь…

Молчу. Думаю, что скоро окаменевших фигур станет больше…

Хочу увидеть, как я родился.

Не успеваю.

Хочу хотя бы увидеть, как встретились мои родители – на этот раз смотрю пристальнее, внимательнее – все равно не успеваю, еле-еле вижу краешком глаза, как мой отец бросает в лужу палки…

Ты не так смотришь… не так…

Гедда лучше знает, как смотреть, Гедда умная, Гедда показывает мне – не понимаю, снова не понимаю, и еще раз не понимаю, и уже когда отчаиваюсь что-нибудь понять – до меня доходит, как надо смотреть, чтобы увидеть во всех направлениях.

Молчу.

Все равно не вижу, как встретились мои родители, мне кажется, они были вместе всегда, с того момента, как вместе бросали в лужу палки, а то и раньше…

Хочу увидеть самого себя, например, в тот момент, когда не сказал Гедде, что люблю её – снова смотрю и не нахожу, снова хочу спросить у Гедды, где этот момент, снова не спрашиваю – ищу сам, давай же, давай…