Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

– Отчего же, почту за удовольствие предоставить вам место, – сказал Феофанов с привычной своею церемонностью. – По делам в Казань или так, развлечься от деревенской скуки?

– До развлечений ли, Петр Николаевич? Дела, конечно же, дела, – ответил я. – Дочь моя Аленушка на каникулах была. Каникулы до святок только, а она у меня захворала.

– Ай-яй-яй, что вы говорите! – сочувственно заохал Феофанов. – Надеюсь, ничего серьезного? Зимой потеплее надобно одеваться, да-с.

– Ничего особо серьезного, но и несерьезным не назвал бы. Речь-то ведь о глазах идет. Глаза у нее воспалились, – ответил я. – Переутомление, знаете ли, книги, тетрадки. Доктор посоветовал недельку-другую зрение не перетруждать, капли покапать. Вот – надобно теперь в гимназии переговорить, чтобы не взыскивали да, упаси Бог, не исключили бы – в последний-то год.

Конечно, никто бы мою Аленушку не исключил, да и предупредил я начальницу заранее – что задержится ученица Елена Ильина после каникул по причине глазного заболевания дома и к занятиям сможет приступить не ранее десятого февраля. Не люблю я врать на ветер, но пришлось: не посвящать же Феофанова в истинные причины поездки. И без указания студента нашего я полагал, что нет резона болтать лишнее по столь щекотливому делу. Чем меньше посторонних будет знать об изысканиях, предпринимаемых нами, тем оно лучше.

– Ну да, ну да, – подхватил Феофанов, – дочь ваша уж совсем взрослая барышня. Чай, в последнем классе гимназии, в педагогическом? Женихито, небось, вьются вокруг вашего дома?

– Да откуда же в нашей глуши женихи, сами посудите? – Я махнул рукою. – Женихи в Казани, в том-то и беда. Она там учится, а я здесь обретаюсь, вот и болит моя седая голова все дни, что я не вижу своей доченьки. Каникулы же ее – просто мое отдохновение и великая радость.

– И то сказать, – согласился Петр Николаевич. Словом, вскорости выехали мы в Казань. Хотя сидели мы с Феофановым лицом к лицу – он по ходу, я же против хода, – а такая диспозиция непременно располагает к разговору, поначалу в дороге я помалкивал. Не по сердцу мне рассуждать об Аленушке, а тем более – о ее будущей судьбе. Вот ведь вроде и не числю я себя в суеверных, а поди ж ты – всякие разговоры о дочери с посторонними стараюсь пресекать, чтобы сглазу не было.

В то же время не хотел я обижать Феофанова, любезно согласившегося мне помочь, намеренной неразговорчивостью. Опять же, для дела нашего он мог оказаться полезен, если, конечно же, разговор с ним по уму завести. К примеру сказать, Петр Николаевич наверняка знал что-то о личностях погибших, коли встречался с ними незадолго до их гибели. Однако мой первоначальный ответ насчет причин, побудивших меня пуститься в путь, затруднял обращение к интересовавшему меня предмету. Наконец, чтобы сгладить впечатление, я поинтересовался:

– А вы, простите, по какой надобности, господин Феофанов? Ежели не секрет, конечно.

– Какой там секрет! Вот-с. – Он похлопал по лежавшему рядом с ним на сиденье объемистому портфелю. – Везу отчет господину Котляревскому. Нашему главноуправляющему. Бумаги-бумаженции. Скучная, доложу я вам, материя, другого жребия мне хотелось бы. – Петр Николаевич вздохнул. – Вот с ружьишком по лесу – куда как славно. А тут – сидишь целыми днями с цифирью, долги, платежи, доходы-расходы. В общем, сплошное сальдо мортале! А, даже говорить о том нет желания. – Он удрученно взмахнул рукой.

Вот и верь после такого, что совпадений в жизни не бывает. И словно чтобы помочь мне, Феофанов спросил, глянув на меня искоса:

– Слышал я, сотского кокушкинского убили. Правда ли?

– Правда, – ответил я. – В лесу нашли Кузьму Желдеева. Какой-то подлец застрелил.

– Ай-яй-яй… – Петр Николаевич покачал головой и поцокал осуждающе языком. – Что ж это происходит на свете? Куда все катится? Жили себе, не тужили – и нa тебе.

– Не говорите, – поддакнул я. – Прямо хоть в одиночку за околицу не выходи. А тут еще мужики да бабы всякие страсти размусоливают – про черта лохматого, про нечистую силу. Ей-богу, иной раз и верить начинаешь!

– Да ну? Про черта? Про нечистую силу? – Феофанов хмыкнул. – И то сказать, мужику нашему всюду черт с рогами мерещится. А что болтают-то?

Я поведал ему о медведе-призраке. Петр Николаевич коротко хохотнул особенным своим сухим смешком, более походившим на кашель.

– Да это же шатун! – сказал он. – Как два года назад, помните? Надо бы на него облаву сделать. А то он и правда беды натворить может. Да и уже натворил: слышал я, бабы из Бутырок за хворостом в лес наладились, так он их оттуда так пуганул, что одна заговариваться начала. Здоровущий, говорят, зверь, и ревет жутко. Немудрено, что они о черте рогатом болтают. А что с теми, кого из реки вытащили? Как они туда попали, не слышали?

– Ну откуда ж мне знать! – ответил я. – На то есть власть – урядник, становой пристав. Мне-то кто рассказывать станет?

– Ну да, ну да. – Петр Николаевич кивнул – с некоторым, как мне показалось, сожалением. – Урядник у вас хваткий, может, и узнает что. Хотя, однако же, хваткий-хваткий, а помощника своего лишился. Так, говорите, в лесу его подстерегли?

– Подстерегли или нет, я того не знаю, – честно ответил я. – Знаю, что убили из ружья охотничьего. В спину, каналья, выстрелил.

– Смотри-ка, – раздумчиво сказал Феофанов, – из ружья. Поди ж ты! И утопленницу тоже из ружья. Выходит, завелся у нас в окрестностях матерый убийца. Может, беглый каторжник, а? Как думаете, Николай Афанасьевич?

– Может, и каторжник, – согласился я. – А что, скажите, Осип Тарасович здоров ли? Не болеет?

Феофанов нахмурился.

– Здоров, здоров. Правда, после смерти его сиятельства немного сдавать начал. Он ведь при графе уже лет двадцать, – Петр Николаевич вздохнул. – А с сыновьями покойного, слышал я, господин Котляревский не очень-то. Однако же надеюсь на вашу сдержанность – не люблю я сплетником выступать, знаете ли. Дойдут сплетни до Котляревского, старик огорчится. Не хотелось бы.

Я заверил его в совершеннейшем моем молчании и заметил:

– Надо бы мне его навестить. У меня с его сиятельством остались некоторые спорные дела, давние да пустяковые. Но коли уж в Казань выбрался… Опять же, – я улыбнулся, – разговор наш о них и напомнил. Вы прямо туда, к нему? Может, спротежируете мне, Петр Николаевич? Упомяните господину Котляревскому, что, мол, управляющий имением Бланков, из Кокушкина, просит о краткой аудиенции.

Лицо моего попутчика на мгновенье застыло, отчего показалось мне, что просьбой моей он застигнут врасплох и не весьма ею доволен. Но, впрочем, могло мне это лишь показаться. Петр Николаевич скупо улыбнулся.

– Отчего же, – произнес он любезным тоном. – Соседу помочь – доброе дело. Непременно упомяну и посодействую. У меня еще и другие дела имеются, у вас же – хлопоты по гимназии. Если сообразно управимся, может, вместе в Кокушкино и вернемся. Вдвоем, чай, веселее.