Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

– Полно вам, Артемий Васильевич! – Я замахал руками. – Вы правы – мне совершенно не до шуток. И правы еще раз – это господин Владимир Ульянов так ловко распутал ваше преступление. Но подумайте хорошенько: неужто вы сами не видите, что объяснения ваши ничего не объясняют?! Вы же путаетесь в них! – Я шагнул было к нему.

– Не подходите! – воскликнул Петраков и угрожающе поднял ружье. – Не подходите! Вы безумны, и Бог вас знает, что вам взбредет в голову.

Я замер на месте. Страшное и даже фантастическое зрелище: человек, которого я считал своим другом, направляет мне прямо в грудь охотничье ружье!

– Неужто вы и в меня выстрелите? – спросил я, стараясь не повышать голоса и говорить безмятежно. – Полно, Артемий Васильевич, зачем же усугублять свою вину!

– А пожалуй что и выстрелю, – раздумчиво ответил Петраков. – Вы ведь меня в страшном деле обвиняете, и доказательства, вами изложенные, весьма убедительны. Как же я могу очиститься? И про нотный альбом правду сказали. Я-то, дурак, еще удивился: с чего бы вдруг ваш сотоварищ Ульянов пристал ко мне вчера с этим Листом? Как мальчишка в ловушку угодил, надо же! И с отъездом Луизы складно выходит. А раз Равилька не мог с австрийцами говорить, значит, и тут я солгал. Но коли так, коли очиститься мне не суждено, то, пожалуй, действительно лучше и вас, прости Господи, уложить, а затем в бега податься.

При этих его словах пришел мой черед остолбенеть. Не подумал я заранее, что человек, дважды переступивший черту, может ее переступить и в третий раз. Артемий же Васильевич внимательно рассматривал меня с каким-то особенным выражением лица – будто впервые увидал.

– Удивляюсь я вам, – сказал он. – Вы ведь специально со мною попросились, чтобы рассказать все это? Так сказать, устроили тет-а-тет. И по-прежнему меня своим другом считаете, верно? А вот нимало не усомнились на меня напраслину возвести, да какую! – Артемий Васильевич покачал головою, словно удивляясь. – Чего только на белом свете не случается, скажите пожалуйста…

– Но как же? – растерянно спросил я. – Как же вы объясните обман ваш? Ежели вы не замешаны в этом убийстве, то почему сказали, будто ваша гостья была у вас в Бутырках всего два дня? Почему не признали погибшего музыканта?

– Да хотел я сказать все это! – отчаянно воскликнул Артемий Васильевич. – Хотел! Отговорили меня! Объяснили мне, дураку, что в таковом случае я сам же себя под следствие и подвожу!

– Кто отговорил? Когда? Почему? – Я спрашивал, а сам с облегчением следил за тем, что ружье Петракова, еще несколько секунд назад направленное мне в грудь, постепенно опускается.

Петраков ответить не успел. В разговоре нашем мы оба – и он, и я, разумеется, – давно уже не следили ни за дорогой, ни за берлогой. И лишь сейчас, думая о том, как бы убедить Артемия Васильевича в том, что ему необходимо осторожно отложить ружье в сторону и отправиться со мною к уряднику, краем глаза я заметил в кустарнике какое-то движение. Тотчас что-то просвистело в воздухе и больно ударило меня по затылку. От неожиданности я шарахнулся в сторону, да так неудачно, что полетел прямо в заснеженные кусты. В то же мгновенье грянул выстрел, что-то ожгло мне щеку и с силой впилось в ствол дерева, следом ударил еще один выстрел, а потом раздался отчаянный крик: «Стой! Бросай оружие!»

в которой ставятся все точки над i, а нашему студенту прочат большое будущее

Видимо, при падении, то ли от удара головой о дерево, то ли от чрезмерного напряжения, я на несколько мгновений лишился чувств. А пришел в себя от того, что кто-то отирал мне лицо снегом. Владимир – это был он, – заметив, что я очнулся, облегченно вздохнул.

– Слава Богу, – сказал он. – Я уж испугался. Не сильно ударились, Николай Афанасьевич? Обопритесь о мою руку, вставайте.

Поднявшись, я едва вновь не упал от открывшейся мне картины. Артемий Васильевич Петраков стоял с выражением величайшего изумления на лице. Неподалеку, зарывшись головой в снег, лежал Равиль. Десятский Валид, упершись коленом кучеру в спину, заламывал ему руки, а стоявший рядом Федор Ферапонтов держал Равиля под прицелом. Еще поразительнее было то, что двое других участников охоты – Ермек Рахимов, которого я никак не ожидал здесь увидеть, и еще один татарин из Салкын-Чишмы, по-моему, его звали Надир Калимуллин, – точно так же заломили руки Петру Николаевичу Феофанову, который, впрочем, и не пытался вырваться из мурзамецких, как он сам наверняка выразился бы, лап, а лишь смотрел с дикой ненавистью на нашего студента. Чуть поодаль, с двумя ружьями в руках, стоял урядник Никифоров, и выглядел он не столько торжествующим, сколько озадаченным.

Владимир, удостоверившись, что со мною все в порядке, быстро подошел к уряднику.

– Позвольте-ка. – Он требовательно протянул руку. – Позвольте-ка ружье этого господина.

Егор Тимофеевич нахмурился, но ружье отдал. Владимир внимательно осмотрел стволы, затем казенную часть. Повернулся к Петракову, все еще стоявшему неподвижно, как восковая фигура:

– И ваше позвольте.

Артемий Васильевич словно получил электрический удар – он дернулся и подчинился с необыкновенной поспешностью, удивившей даже меня. Молодой человек подверг и его тулку столь же тщательному осмотру. Затем, с двумя ружьями в руках, Владимир отошел в сторону, тщательно утрамбовал снег, положил оба ружья – они были совершенно одинаковы, во всяком случае, таковыми казались мне с моего места – и вдруг с силой наступил сапогом сначала на одно, а затем на другое. Проделав эти странные манипуляции, он вернул ружья уряднику и Петракову, вынул из внутреннего кармана какой-то листок и присел на корточки над четко отпечатавшимися в снегу следами. Лицо его обрело радостно-возбужденное выражение.

– Ага! – воскликнул он. – Вот вам и ответ на первую загадку! Подойдите-ка сюда, господин урядник! И вас попрошу, Николай Афанасьевич! Интересуетесь, кем был застрелен Кузьма Желдеев? Не буду пока говорить, кем, но из ружья господина Феофанова.

Мы с Егором склонились над отпечатками.

– Помните, я указывал вам на след, оставленный убийцей рядом с телом вашего помощника? Вот, я тогда еще перерисовал его. – Владимир показал рисунок сначала уряднику, потом мне. – Видите? Убийца, во-первых, очень торопился, а, вовторых, пребывал в состоянии, так сказать, нервическом, war nervos. Не глядя, бросил ружье на утоптанный снег, да в придачу еще и наступил на него. Вроде как я сейчас.

Я ничего особенного в следах не обнаружил. На мой непредубежденный взгляд, они выглядели одинаково. По лицу Никифорова я видел, что и он того же мнения, но мы оба предпочли промолчать. Владимир, оглянувшись на нас, понял причину нашего молчания.